Мир всем
Шрифт:
— А вы… — я наморщила лоб, припоминая его имя, — …а вы Олег Игнатьевич, который вечно на работе.
— Точно! — В его взгляде промелькнуло лукавство. — Зато я знаю, что вас зовут Антонина. У нас в коммуналке тайны долго не задерживаются.
— Антонина Сергеевна, — поправила я его.
Он быстро согласился:
— Конечно, конечно. Вы не обижайтесь, просто мне назвали лишь имя. Лучше давайте я угадаю вашу профессию. — Он картинно приставил палец ко лбу и через мгновение просиял улыбкой. — Вы — учительница!
— Почему вы так решили?
Олег Игнатьевич слегка пожал плечами:
— Ну, это просто. Сегодня первое сентября, и на вас красивое платье.
Любой женщине льстит слышать про красивое платье, тем более, что синий цвет действительно шел мне к лицу, но из упрямства я возразила:
— Оно у меня единственное, как говорят: и в бой, и в пир, и в божий мир.
— И всё-таки вы учительница. Ведь правда?
— Правда. Теперь я снова учительница.
Мои слова его удивили:
— Снова? А прежде кем были? Стоп, я понял! Вы воевали. А я, увы, тыловая крыса, — он горько усмехнулся, — оббил все пороги в военкомате, и везде отказ. Впрочем, я вас заболтал. Прошу, — он сделал широкий жест в сторону ванной. — Если вам будет нужна помощь или возникнет желание пообщаться, то без церемоний заглядывайте в любое время. Соседи должны жить дружно!
В старой квартире о ванне не приходилось и мечтать — все мылись на кухне, в единственной раковине, а здесь была ванна! Самая настоящая, чугунная, на толстых гнутых ножках в форме львиных лап. Вплотную к ванне прилегала дровяная колонка с жестяным кубом для воды. Если не жалко дров, то пара поленьев — и из куба польётся горячая вода. Жильцы купались в ванной строго по графику, и моя очередь подходила послезавтра. Я уже предвкушала блаженство от неспешного мытья, после которого не грех напиться чаю с сушками и почитать хорошую книгу, желательно о любви.
Всю дорогу до школы я шла в приподнятом настроении, в коралловых бабусиных бусах на тёмно-синем фоне платья. Мне казалось, что все прохожие, глядя на меня, понимают одно: вот идёт учительница. Да не просто учительница, а Первая учительница!
Звание первой учительницы — это как орден, как маленький кусочек знамени, который ученики пронесут через всю жизнь. Они встретят на своём пути ещё многих учителей, замечательных педагогов и наставников, но первая учительница одна-единственная, и мне надо очень постараться, чтоб не обмануть ожидания своих учеников и родителей.
Они сидели, сложив руки на парты, и серьёзно молчали, мои девочки. Двадцать семь человек — первые послевоенные первоклашки, дети, выжившие в войне. Вчера я успела перечитать их анкеты.
Оле, которая испуганно смотрит на меня круглыми глазами, уже исполнилось девять лет. Оля вместе с мамой была в концлагере в Польше, поэтому пропустила два учебных года. Ничего, нагоним. Я ободряюще улыбнулась Оле, и она испуганно сжалась под моим взглядом, как зверёк, который научен прятаться поглубже в нору. Лара на первой парте смотрит на меня сквозь круглые очки с толстыми стёклами. Я знаю, что она умеет хорошо читать и считать, но заикается после того, как её засыпало в воронке после взрыва бомбы. Позади Лары сидят две болтушки-веселушки Катя и Маша. Они живут в одной квартире и, пока не привыкли к школе, жмутся друг к другу и крутят головами, словно любопытные сороки.
Наташе — девочке с толстыми короткими косичками — в ноябре исполнится восемь лет. Она пропустила один учебный год, потому что была в эвакуации у бабушки в Заполярье и ближайшая школа стояла в десяти километрах от их деревни.
В отличие от щекастых довоенных детей нынешние ученицы худенькие и малорослые, с бледной кожей городских детей на скудном рационе. Когда я смотрю на них, то самым главным приходит на ум желание наколдовать огромную кастрюлю наваристого борща или макарон с котлетами и накормить их до отвала.
Война перемешала детские жизни и судьбы в огромном общем котле, не разбирая, кому сколько лет, и класс вполне можно назвать сборным. О школьной форме пока мечтать не приходится, большинство одеты кто во что горазд, но всё-таки несколько девочек пришли в форме. Их коричневые платьица и белые передники празднично выделяются на общем фоне разномастной одежды, начисто постиранной и заштопанной. Но самое главное — у нас есть учебники. По одному на каждую парту, но есть! Библиотекарь Анна Павловна принесла их в класс, как величайшее сокровище.
Я взяла в руки букварь и показала ученицам. Неказистый, с рисунком школьников на бледно-коричневой картонной обложке, он был для нас сейчас самой лучшей книгой на свете, ключиком, открывающим двери во вселенную разума.
— Девочки, внимательно посмотрите на эту книгу и хорошенько её запомните. Она называется букварь. Как вы думаете, что означает такое название?
Мне в ответ полетели тревожные взгляды и тихое шушуканье. Я ждала, что кто-нибудь обязательно вспомнит про буквы и мы разовьём тему до нужного мне формата. И когда вверх взметнулась тонкая ручка на последней парте, очень обрадовалась.
— Вижу, кто-то уже угадал. Встань, пожалуйста, и назови себя, чтоб мы побыстрее запомнили друг друга.
У высокой девочки на худеньком лице выделялись огромные озёра серых глаз. Она дерзко вскинула острый подбородок.
— Я Валя Максимова. — Она перевела взгляд на букварь в моей руке и выпалила: — А будет на завтрак каша с хлебушком?
— Конечно, будет, не беспокойтесь! Сразу поле урока мы пойдём в столовую, а пока давайте подумаем про букварь. — Глядя на Валю, я попросила: — Валя, расскажи о своей семье. С кем ты живёшь?
Валя набычилась:
— Ни с кем.
— Как ни с кем? Так не бывает.
— Бывает.
Валя без разрешения опустилась на своё место и стиснула руки так, словно прилепила их одну к другой.
Я поставила себе зарубку в памяти: начать обходить семьи учеников именно с Валиной семьи. Что-то там не так.
Горячие бесплатные завтраки давали после второго урока. Истощённые дети войны постоянно хотели есть. Я без труда подмечала, как девочки радостно переглядываются в ожидании звонка со второго урока и их внимание начинает распадаться, подобно клочьям намокшей газеты.