Мир юных

Вайц Крис

– Вирус вырвался?

– Да. Такое временами случается. Взять хоть вспышку ящура в семьдесят восьмом. Ничего не поделаешь.

– Эффект Вексельблатта, – вспоминаю я.

– Именно! – довольно восклицает Старик. – Ну ты даешь! Молодец.

– А противоядие?! – кричу я. – Его что, не было?

– Нет, конечно, – удивляется он моей глупости. – Откуда же возьмется противоядие от болезни, которую только-только изобрели? Нет, потом изобретение подвергают обратному анализу. Конечно, подвергают. Это безопасно, если…

Старик резко умолкает. Трясет головой. Смотрит в пол.

– Можно держать под контролем…

стероиды… разумеется… нарушена всасываемость натрия… весь мой кортизол связан… ты не представляешь, в каком стрессе… – Он кашляет, потом бормочет: – Иногда я жалею, что не умер.

Наконец стряхивает наваждение и берет что-то с металлического лотка.

Шприц.

– Приступим, – говорит Старик.

Я подпрыгиваю к нему, хватаю за горло.

Он гораздо сильней, чем кажется. Сильней, чем я думал. Впивается пятерней мне в лицо, будто тисками; вены на шее выпирают. Еще чуть-чуть – и Старик сорвет с меня кожу, как маску.

– Раньше я был слабым, представляешь? У стероидов есть и приятные побочные эффекты.

Островитяне хватают меня за руки, и он наконец разжимает пальцы.

– Я хочу тебя спасти, – роняет Старик. – И спасу. А как же. Всех спасу. – Он смотрит на островитян, те отвечают ему обожающим взглядом. – Папочка подарит тебе жизнь. Но, прежде чем выздороветь, придется заболеть.

Меня избивают, пока я не перестаю сопротивляться. Игла входит в вену.

Донна

Тараканов-мутантов здесь нет. Это плюс.

Все остальное – полный кошмар. После того как забрали Джефферсона, нас надолго оставили в загоне одних. А знаете, как нудно постоянно трястись от страха? Паника переходит в тоску, или отчаянье, или еще что. Короче говоря, вскоре мы попробовали устроиться в стойлах поудобней и стали ждать. Настроение – хуже некуда.

В уныние не впал один Умник. Я прям слышу, как в голове у него крутятся шестеренки. Он смотрит в стену ненормальным, отсутствующим взглядом и время от времени задает идиотские вопросы, типа: «А вы видели, как много Старик пьет воды?»

У Капитана в конце концов не выдерживают нервы, и он начинает ругать Умника последними словами. Мол, это ты виноват, такой-растакой, что мы влипли. Я в сотый раз думаю о телефоне – вернется ли он ко мне? Увижу ли я снова Чарли?

Из коридора доносится музыка, игровая пальба. Хохот детишек-солдат.

У них явно не все дома. Старик заколдовал. Тупые глаза, отвисшие рты. Тела покачиваются, будто под медленную неслышную музыку. Когда эти бойцы заходят к нам – швыряют на пол просроченные мюсли или моют шлангом загон, – на нас они даже не смотрят, ори не ори.

Вот уж повезло сюда добраться! Как утопленнику. Лучше было закончить жизнь гамбургером.

Нет, ну честно, я бы, наверно, предпочла, чтобы меня съели. Да уж, богатый выбор. Быть сожранной на полдник людоедами из библиотеки или… то, что тут. Вот дерьмо.

М-да. Ну хоть мир немножко посмотрела.

И чего нам не сиделось на Площади? Жизнь была налажена. Немножко порыскали в поисках еды, немножко потряслись с перепугу, попили теплого пивка, посмотрели кино. Чем плохо?

Мысли уносятся в параллельную реальность. Как бы я жила в мире, где никогда не слышали о Хвори? Вечеринки, экзамены, четыре года в университете. Семестр за границей, в Риме; загул с хорошеньким итальянцем: познакомились на дискотеке, а потом он так и не позвонил. Квартирка в Бруклине, в многолюдном доме без лифта. Паршивая работа в каком-нибудь журнале или затрапезной конторе веб-дизайна. Ночные свидания, неудачные отношения со всякими засранцами. Свадьба, будто не всерьез; ребенок в тридцать с хвостиком, развод, пилатес, воскресный «Нью-Йорк таймс», много вина перед телевизором одинокими вечерами, дети не звонят, дом престарелых. А однажды – случайная встреча с Джефферсоном; совместные покупки рождественских подарков в Сохо. И острое ощущение: мы что-то упустили, могли друг другу дать – но не дали. А теперь уже поздно.

Дальше представляю себе Джефферсонову версию будущего. Мы излечили Хворь, человечество спасено. Мир получает второй шанс, наступает новая эпоха низкоуглеродных выхлопов, финансового равенства и всеобщей хорошести.

А теперь – действительность. Джефферсон, наверное, уже умер. Мы на очереди.

То ли поздно вечером, то ли ночью – окон нет, поэтому время суток непонятно – меня будит Питер. Явились островитяне, развели нас по отдельным камерам. У них, видно, дефицит комнат, потому что нам с Кэт достает одна коробка на двоих. Никакой мебели, толстая железная дверь. В углу на стене насечки – кто-то отмечал дни своего плена. Всего восемь палочек.

Садимся в противоположных углах, как боксеры. Время от времени молча посматриваем друг на друга, – о чем говорить, не знаем. Примерно через час Кэт не выдерживает.

– Ну что, гордишься собой?

Я. То есть?

Она. То и есть. Заполучила парня?

Я оглядываюсь.

Я. Где парень?

Она. Ну-ну. Ладно, ты выиграла.

Я. Ага, я умею. (Пусть помучается.) Таких, как ты, только выигрыш и интересует, да? На Джеффа тебе плевать. Ты его просто использовала. Решила доказать себе, что можешь его заарканить.

Она. Таких, как я? (Голос обиженный.) Да что ты обо мне знаешь!

Я. Что ты – долбаная психопатка. Ты зарезала парня возле парка.

Кэт дергает плечом, кривит лицо, будто реветь собралась. Но берет себя в руки.

Она. Ты бы сделала то же самое. Тебе просто повезло, и все.

Я. Неужели?

Ничего умнее в голову не приходит. Пока Кэт пытается нацепить на лицо обычное выражение, я обдумываю ее слова.

Я. Ты права. Я ничего о тебе не знаю. Нам жилось… получше. На Площади.

Теперь задумывается она.

Кэт (тихонько). Мне бы у вас понравилось.

Она быстро на меня косится: наверное, жалеет, что на секунду выпала из привычного образа стервы, и боится, вдруг я этим воспользуюсь. Я пожимаю плечами.

Я. Может, мы туда еще вернемся.

Кэт. Не похоже.

Я. Не могу не согласиться.