Мираж черной пустыни
Шрифт:
— Соломон уже столько лет работает в моей семье, — запротестовала Мона, когда окружной комиссар начал настаивать на том, чтобы она выполняла это требование. — Он не причинит мне никакого вреда!
— Прошу прощения, леди Мона, но если его вынудят принять клятву, вы больше не будете с ним в безопасности. До тех пор, пока мы не обнаружим May May, организующего в округе принятие клятвы, вам придется всех своих слуг считать потенциально опасными.
Затем Джеффри установил на ее веранде сирену и две сигнальные ракеты — одну у входа в кухню, вторую у входной двери. Если
Несмотря на то что многие европейцы покидали свои фермы и перебирались в относительно безопасный Найроби, а некоторые вообще бросали свои дома и бежали в Англию, самые упрямые все же оставались на своей земле, полные решимости не сдаваться. С помощью сирен, сигнальных ракет, регулярного воздушного патрулирования на аэропланах и вертолетах поселенцы пытались выстоять в этой борьбе.
Соломон оставил для нее ужин в кухне. Мона пожелала спокойной ночи слугам и заперла за ними дверь. Вооружившись фонариком, Дэвид поднялся на второй этаж, обошел весь дом, проверяя, заперты ли окна и двери, не прячется ли кто на балконах и верандах. Завершив обход, он вернулся на кухню и собрался уходить.
У двери он немного задержался и оглянулся на Мону.
— Мне очень страшно, — тихо сказала она.
— Я знаю.
— На улице уже темно. И твой коттедж слишком далеко отсюда. Вдруг May May поджидают тебя там, в темноте…
— У меня нет выбора, Мона. Я должен идти. Комендантский час уже начался. Я должен торопиться.
— Дэвид, подожди. — Она вытащила из кармана бумажку. — Я нашла это сегодня утром в почтовом ящике.
Он прочел записку. В ней было всего два слова: «Любовница ниггера».
— Кто мог это сделать? — спросил он, бросая взгляд на занавешенное окно, за которым их поджидала беспросветная, таящая в себе опасность ночь. Никогда в жизни Мона не забудет эту страшную картину: миссис Лэнгли, пронзенная копьем, бегущий отец Витторио в полыхающей сутане, его страшные крики, и Дэвид, падающий под ударами May May.
— Боюсь, Мона, мы с тобой оказались в уникальной ситуации, — хмуро произнес Дэвид. — Каждая из враждующих сторон ненавидит нас обоих, мы стали врагами для всех. Мы попали с тобой в ловушку, оказались в самом центре событий, в которых мы не виноваты и которые мы не в состоянии изменить.
У Моны перехватило дыхание. Дэвид подошел на опасно близкое расстояние к тому невысказанному, что затаилось между ними. В последние две недели они упорно трудились бок о бок в поместье, выкапывая погибшие кофейные деревья, высаживая новые саженцы, почти не разговаривая, за исключением вопросов, касающихся исключительно фермы, а перед заходом солнца расходились по своим домам. Все это время они существовали будто в каком-то вакууме, в отдельном мире, в котором никто не слышал ни о каких May May, где не было места ни для ненависти, ни для любви. Но в этот день им пришлось всерьез заняться финансовыми проблемами поместья, они увлеклись
Теперь они оказались в ловушке. Ночь схватила их в свои тиски.
Мона догадывалась, кто мог написать эту записку. Она подозревала сына одного из поселенцев, сорвиголову по имени Брайан, которого как-то уже арестовывали за то, что он издевался над одним из своих чернокожих пастухов. Брайан продел бечевку сквозь отверстия в мочках ушей несчастного и пустил свою лошадь галопом, держа при этом другой конец бечевки в руках, так что бедняге пришлось бежать за ним изо всех сил.
— Как такое могло случиться, Дэвид? — прошептала она. — Что мы такого сделали, чем заслужили?
Он долго смотрел на нее, глаза его были печальны. Он взялся за ручку двери.
— Не уходи, — сказала она.
— Я должен.
— Снаружи тебя могут подстерегать May May. Или белый молодчик, жаждущий мщения.
— Я не могу остаться.
— Почему? Здесь ты в безопасности.
Он покачал головой:
— Ты прекрасно знаешь почему, Мона. — Он говорил так тихо, что голос его был едва слышен на фоне шелеста дождя. — Одно дело — быть с тобой при дневном свете, когда кругом люди, когда много работы, но совершенно другое — остаться с тобой наедине ночью.
Она, не отрываясь, смотрела на него. Сердце ее бешено колотилось.
— Мона, — сказал он напряженным голосом, — нам никогда не суждено быть вместе. Если бы мы жили с тобой в другом месте, в другое время, среди других людей, в обществе, где царило бы понимание и терпимость… Но мы-то с тобой здесь, в Кении, в самом центре позорной межрасовой войны. Мы должны удержаться от этого последнего шага, после которого у нас уже не будет дороги назад, после которого мы уже никогда не сможем смыть с себя пятно позора и чувствовать себя в безопасности.
— Неужели наши чувства так постыдны?
— Нет, но они очень опасны — и для тебя, и для меня.
Он отпер дверь и принялся было поворачивать дверную ручку, когда со стороны гостиной раздался шум. Глаза Моны расширились от страха.
— Дай мне свой пистолет! — прошептал Дэвид. Потом добавил: — И оставайся здесь.
Но Мона последовала за ним. Они осторожно крались через темную столовую. На пороге гостиной Дэвид замер и осмотрелся. Мона выглядывала из-за его спины.
Единственным источником света в гостиной был огонь в камине. Он отчетливо освещал медные ведерки для угля, каминные решетки, искусную кирпичную кладку, ногу слона, служащую подставкой для кочерги, и три кожаных кресла перед камином. Остальная часть комнаты была практически в темноте, лишь неясные блики плясали на мебели из красного дерева, очерчивая мерцающим светом нечеткие очертания. Казалось, предметы движутся вместе с отсветами пламени: журналы, пепельницы, зажигалка, сделанная из ноги антилопы. А за этой границей света чернильные тени обволакивали стены, скрывали книжные шкафы и дверные проемы. Иногда блуждающий отсвет выхватывал из темноты голову животного на стене, и тогда вдруг вспыхивал неподвижный стеклянный глаз антилопы или газели.