Шрифт:
Татьяна Мудрая
Мириад островов
Пролог
С некоторых пор всё происходящее казалось Галине сплошным дремучим сюрреализмом. Начиная с момента, когда перед ними с отцом — вместо замусоленной по углам книжной страницы — встала роща с вызывающе яркой травой. И дерево, в котором девочка с трудом опознала дуб: с корой, которая морщинилась не только вдоль, но и поперёк, создавая как бы ступеньки, с ветвями, что начинались на уровне глаз, и листвой, тронутой как бы медным окислом. Высоко вверху виднелось нечто вроде широких качелей — доска, лежащая поперёк
— Хорош, а, Галина Севна? — отец торопливо распаковывал плотный тючок с одеждой, стаскивал с себя всё вплоть до трусов. — Патриарх здешний. Да на него не гляди — успеешь налюбоваться. Одевайся, не обращай на меня внимания. Вот-вот по нашу душу встречальщики — до места провожальщики придут.
В тючке лежали для него толстые бедренные колготы с подошвой и перламутровой пуговицей на месте пупка, желтоватая по тону рубаха, вся в складках, и суконная куртка под чудным названием джеркин: в талии облегающая со шнуровкой, в рукавах приподнятая и присборенная, с широкими складками от пояса до колен. Для неё — такие же колготки, батистовая сорочка наподобие ночной, вся в плиссировке, и грубошёрстное платье, разрезанное снизу доверху, с множеством костяных пуговиц от ворота до подола. Ну и обувь кстати. Такие же деревянные подошвы с ремешком вроде сандалий, как и отцовы, только поменьше.
— Кусучее, — пожаловалась на платье.
— Где ты увидела зубы, привереда? — отозвался отец. — Сплошь натуральный материал. Выделка деревенская, добротная.
— Цвета тоже натуральные, — Галина в ответ выпятила нижнюю губу. За это её ругали в детстве, но ругань ушла вместе с мамой и бабушкой.
Вот о чём ей напомнило дерево: подмосковная автобусная остановка «Дубовая роща», во времена её детства «Лепрозорий». Освежающе.
— А что там с красками? Луковая шелуха, чернильный орешек, васильки, березовый лист, пурпур из ракушек, кармин из кошенили, кофейная гуща, — прокомментировал он. — В последнее время у готийцев вошли в моду привозные химические красители.
— Ты хоть на минутку можешь забыть о своей торговле?
(Своей мелкой контрабанде, хотела она сказать, но удержалась. Алексей уже предупреждал Галину, что игра пошла по-крупному. Оттого и захватил дочку с собой в качестве той же контрабанды.)
Вместо ответа отец засунул всю одежду в пустой мешок, на обратном ходу вытащил оттуда пояс с бронзовыми бляшками, мешочек и длинные ножны с махорком. Засунул кошелёк за пазуху, кинжал вместе с его футляром заткнул за пояс, темляк на рукояти выправил наружу.
— Это вот, на тебе самой, называется жарсе. Купеческое или мелкопоместное. Простолюдинки одеваются строго через голову и куда нарядней.
— Снова новый термин. Я ведь так говорить не научусь.
— Ой, Галю! Я ж тебе толковал, что ты уже умеешь. Куда проще, чем с теми же белорусами. Друг с другом эти вертцы немного иначе общаются, чем с гостями. Говоры разные образовались, слова для вещей, а титулы и вообще несусветные.
Дальше пошло по накатанной колее: двое солидных особ в таком же, как сам отец, взаимные поклоны и церемонии, всякие «мэс Алек» (отец) и «сэнья Гальи» (она сама). Верховые лошади, ради которых они с отцом немало потратились на ипподромный прокат. Неуклюжие сёдла, мужское и женское, такой скамеечкой. Нудный путь из Вестфольда в Готию, купеческое подворье в большом городе, бывшей столице. Имя города отличается от прозвания нашей планеты только одной буквой, шутил папа, оттого я Лутению и выбрал, а не ради понтов. Две славные комнатки в наёмном доме, только что смежные и отхожее место снаружи. Мебель словно вырезана одновременно
Галина почти сразу вникла: она тут не из-за того, что пятнадцатилетнюю пацанку не на кого было оставить. Кроме пуганой родни, в Москве был ещё и специнтернат «для предположительно инфицированных», куда лучший, чем можно было вывести из названия.
Нет, её дело было — создавать ауру. Иноземный торговец без женщины, которая могла бы хоть номинально «держать дом», в Готии — да и во всём Вертдоме — не котировался.
Оттого, едва развернувшись со своим «живым железом», мэс Алек накупил дочери нарядов и украшений, почти антикварных, но именно поэтому впечатляющих.
Живое железо тоже был тот ещё сюр. Самые обычные механизмы рутенского, то есть земного производства, которые приходили на отцово имя из-за моря, тут в буквальном смысле орошались кровью владельца — приручались. Мотоциклы и скутеры, вертолёты и авиетки, практически неотличимые от себя прежних, весело раскатывали по дорогам или парили в воздухе, бытовая техника пряталась в домах, кое-что помельче, типа карманных часов, прицеплялось к одежде.
— Дело ясное, что дело тёмное, — острил отец. — Мне этим колдовством не пользоваться, я его только поставляю.
С поставками тоже было не всё просто. Телепортировать в дубовую рощу и вообще в центральные районы Вертдома не удавалось ничего помимо кое-каких носильных вещей, а вот жители моря и морского побережья добывали и поставляли рутенский товар бесперебойно. Вот разъезжать по стране и стоять за прилавком им был недосуг. Оттого был необходим агент с добрым именем, конторой — и красивой хозяйкой для рекламы.
Самой хозяйке по причине крайней молодости все эти сложные материи были и совсем ни к чему. Высокопробное золото, натуральные самоцветы и дикорастущий жемчуг, фижмы, корсажи и крахмальные нижние юбки, удивительной красоты и качества шёлковые, бархатные и конопляные ткани для тела, тонкое льняное бельё для постели, чудесная глиняная посуда, которую легко было перепутать с фарфором, хрусталь и серебро — для стола, рукописные и печатные книги — для разума. Вот это было насущным.
Так же как и чистейший воздух, богатство воды, деревьев и трав, незатейливая, непривычная, но всё равно очень вкусная еда.
Галина, сама того не замечая, постепенно входила в суть отцова дела.
Для настоящего «посвящения в жизнь» их товара хозяйских эритроцитов с лейкоцитами надолго не хватало: требовалась санг ренья, королевская кровь, пурпурная кровь. Буквально две-три дорогостоящих капли… Отец посмеиваясь, рассказывал, как на этом попался сам свежекоронованный владыка, его величество Кьяртан, который сколотил на особого вида услугах капиталец и не спешил сдавать его в госказну. Ему пригрозили мало не главосечением, а золото пустили на выкуп невесты из монастырского рабства. Так что теперь в Верте мужицкая королева, умница, грамотная, но не шибко удалась личиком.
— Анекдот, — рассудила Галя. — Тут же должен быть абсолютизм. Просвещённая монархия или как-то так.
— Как это говорилось про наших собственных царей? — объяснял отец. — Монархия, ограниченная цареубийством. А здесь — дополнительно ограниченная матриархатом старших женщин: королевы-матери, королевы-вдовы и главной воспитательницы, по совместительству ведьмы.
— Слух удивительный, но вовсе не новый.
— Это ты о троице или о ведьме? Говорят, она то есть игна Стелламарис и её муж Хельмут, тоже придворный, — такое же «посвящённое железо», как и наши рутенские машинки. Их ещё называют «живые мечи».