Миры Артура Гордона Пима. Антология
Шрифт:
Мы вышли снова, дабы осмотреться кругом, и дерзнули уйти на значительное расстояние вниз по южному склону холма, но не нашли ничего еще, что могло бы нам послужить пищей. Мы собрали поэтому целую кучу хвороста и вернулись назад, увидев одну или две большие ватаги туземцев, возвращавшихся к селению; они были нагружены добычей из разграбленного судна и, как мы опасались, могли бы нас увидеть, проходя под склоном холма.
Ближайшей нашей заботой было сделать наше убежище столь безопасным, как только это возможно, и, с этой целью, мы соответственным образом расположили некоторую часть хвороста над отверстием, о котором я раньше говорил, что мы через него видели обрывок голубого неба, достигши ровной плоскости из внутренней части пропасти. Мы оставили только очень небольшую щель, ровно настолько широкую, чтобы иметь возможность видеть бухту, не подвергаясь опасности быть увиденными снизу. Сделав это, мы поздравили себя с полной безопасностью нашего положения, ибо мы были теперь совершенно обеспечены от наблюдения до тех пор, пока мы пожелали бы оставаться в стремнине и пока не дерзнули бы выйти на холм. Мы не могли заметить никаких следов, которые указывали бы, что дикари когда-нибудь
Они уже совершенно окончили разгром судна и готовились теперь поджечь его. Вскоре мы увидели, что дым восходит огромными извивами от главного люка, и немного времени спустя густая громада пламени взметнулась из бака. Снасти, мачты и все, что оставалось от парусов, мгновенно загорелось, и огонь быстро распространился вдоль палуб. Все же великое множество дикарей продолжало оставаться там и сям вокруг, барабаня, как молотками, огромными камнями, топорами и пушечными ядрами по металлическим скрепам и другим медным и железным частям судна. На побережье бухты, а также в ладьях и на плотах, в непосредственной близости от шхуны, было в целом не менее десяти тысяч туземцев, да кроме того густые толпы тех, которые, будучи нагружены добычей, пробирались внутрь страны и на соседние острова. Мы ждали теперь катастрофы и не были обмануты. Прежде всего возник резкий толчок (который мы явственно почувствовали там, где мы находились, как если б мы слегка подчинились гальваническому току), но без каких-либо явных знаков взрыва. Дикари были видимо изумлены и прекратили на мгновение свою работу и свои вопли. Они готовились вновь приняться за то и за другое, как внезапно громада дыма выдохнула вверх из палуб, будучи похожа на черную тяжелую грозовую тучу, – потом, словно из чрева судна, выбрызнул высокий ток яркого огня, по-видимому, на четверть мили вверх, потом наступило внезапное круговое распространение пламени, потом вся атмосфера, в одно-единственное мгновение, магически заполнилась диким хаосом из обломков дерева, металла и человеческих членов; и, наконец, возникло сотрясение в полнейшем своем бешенстве, оно порывисто сбило нас с ног, меж тем как холмы грянули эхом и новой перекличкой звуков эха в ответ на грохот, и густой дождь мельчайших обломков и обрывков порывисто рушился по всем направлениям вокруг нас.
Опустошение среди дикарей далеко превзошло наши крайние ожидания, и теперь они вполне пожали спелую жатву, плоды своего вероломства. Быть может, целая тысяча их погибла от взрыва, между тем как по крайней мере такое же число их было безнадежно изуродовано. Вся поверхность бухты была буквально усеяна судорожно барахтающимися и утопающими злосчастными, а на берегу обстояло даже и еще хуже. Казалось, они были до крайности ужаснуты внезапностью и полнотой своего поражения и не делали никаких усилий помочь друг другу. В конце концов, мы заметили резкую перемену в их поведении. Из полного оцепенения они, по-видимому, были сразу пробуждены до высочайшей степени возбуждения и начали дико метаться кругом, устремляясь к некоторому месту на побережье и убегая от него со странным выражением смешанных чувств ужаса, бешенства и напряженного любопытства, написанных на их лицах, причем изо всех сил они громко кричали: «Текели-ли! Текели-ли!»
Мы увидали теперь, как большая толпа направилась в холмы, откуда все они вернулись вскоре, неся с собой колья. Эти последние были донесены до того места, где давка была всего сильнее, толпа раздалась, и мы получили, таким образом, возможность увидеть предмет всего этого возбуждения. Мы заметили что-то белое, лежащее на земле, но не могли тотчас разведать, что бы это было. Наконец, мы увидали, что это был труп странного животного с алыми зубами и когтями, которое было поймано шхуной в море восемнадцатого января. Капитан Гай велел сохранить тело животного, в целях набить чучело и взять его с собой в Англию. Я помню, что он отдал некоторые распоряжения на этот счет как раз перед тем, когда мы высадились на остров, и животное было перенесено в каюту и положено в один из ларей. Оно было теперь брошено на берег силою взрыва; но почему оно возбудило такое напряженное внимание среди дикарей, этого постичь мы не могли. Хотя они толпились вокруг трупа на некотором от него расстоянии, ни один, по-видимому, не хотел приблизиться к нему вплоть. Те, которые были с кольями, воткнули их теперь в песок, образовавши вокруг животного круг, и едва только это устроение окончилось, как все огромное множество ринулось вовнутрь острова с громкими пронзительными криками: «Текели-ли! Текели-ли!»
Глава двадцать третья
В продолжение шести-семи дней, непосредственно за этим последовавших, мы оставались в нашем тайнике на холме, выходя лишь в редких случаях, и то с величайшими предосторожностями, за водой и орехами. Мы устроили некоторого рода навес на ровной плоскости нашего тайника, снабдили его постелью из сухих листьев и поместили там три больших плоских камня, которые служили нам и очагом и столом. Огонь мы зажигали без затруднения, растирая один о другой два куска сухого дерева, один мягкий, другой твердый. Птица, которую мы так вовремя захватили, оказалась превосходной для еды, хотя несколько твердой. Это была не океанская какая-нибудь птица, но род выпи, с агатово-черным и сероватым оперением и весьма малыми крыльями сравнительно с ее величиной. Позднее мы увидели поблизости от стремнины еще три птицы того же самого разряда, они, как кажется, искали ту, которая попалась нам в плен; но так как они ни разу не садились, у нас не было никакого случая поймать их.
Пока длилось питание мясом этой птицы, мы вовсе не страдали от нашего положения, но теперь она была целиком съедена, и сделалось безусловно необходимым, чтобы мы поискали какой-нибудь еды. Орехи не могли утолять повелительных требований голода, они причиняли нам, кроме того, колики в желудке, а если мы ели их изобильно, то и сильнейшую головную боль. Мы заметили несколько больших черепах около морского берега, к востоку от холма, и увидали, что ими легко было бы завладеть, если б мы могли достичь до них, не будучи замечены туземцами. Было решено поэтому, что мы сделаем попытку сойти вниз.
Мы начали наше нисхождение по южному склону, представлявшему, казалось, наименьшие затруднения, но не прошли и ста ярдов, как наше поступательное движение (что мы и предвидели, судя по тому, какой все имело вид на вершине холма) было совершенно прервано рукавом ущелья, в котором погибли наши товарищи. Мы прошли теперь по краю его приблизительно на четверть мили, но снова были остановлены пропастью великой глубины и, не будучи способны продолжать наш путь по ее краю, были вынуждены вернуться по своим следам к главной стремнине.
Мы продвинулись к востоку, но в точности с подобным же успехом. После того как мы карабкались так около часа с опасностью сломать себе шею, нам стало ясно, что мы лишь сошли в обширный колодец из черного гранита, дно которого было покрыто тонкой пылью, и единственным выходом оттуда являлся тот шероховатый суровый путь, по которому мы сошли вниз. С трудом взобравшись вверх по той же самой дороге, мы попытались теперь пройти по северному краю холма. Здесь мы были должны применять наивеличайшие возможные предосторожности, продвигаясь вперед, ибо малейшая неосмотрительность целиком явила бы нас взорам дикарей, находившихся в селении. Мы ползли поэтому, опираясь на руки и на колени, а временами даже были вынуждены ложиться наземь всем телом и волочились вперед, цепляясь за кустарники. Едва мы продвинулись на небольшое расстояние таким тщательным способом, как достигли некоторой расселины, гораздо более глубокой, чем какая-либо из виданных нами доселе; она вела прямо к главному ущелью. Таким образом наши опасения вполне подтвердились, и мы были совершенно отрезаны от доступа к миру, находившемуся внизу. Совершенно истомленные нашими усилиями, мы проделали, как только могли, наш обратный путь к ровному месту и, бросившись на постель из листьев, спали сладким и крепким сном несколько часов. В течение нескольких дней после этих бесплодных розысков мы были заняты тем, что исследовали каждую часть вершины холма, дабы осведомиться касательно теперешних наших возможностей. Оказалось, что пищи здесь нет никакой, кроме зловредных орехов и прогорклой на вкус цинготной травы, которая росла на небольшом клочке земли, по размерам не свыше четырех квадратных мер в шестнадцать футов, и, следовательно, вскоре она должна была быть исчерпана. Пятнадцатого февраля, насколько я могу припомнить, от нее не осталось ни листика, орехи же становились редки; положение наше поэтому вряд ли могло быть более плачевным [12] .
12
Этот день сделался достопримечательным, ибо мы усмотрели на юге несколько огромных гирлянд сероватого пара, о котором я говорил ранее. – Прим. авт.
Шестнадцатого мы опять обошли кругом стены нашей тюрьмы в надежде найти какую-нибудь дорожку, дабы ускользнуть, но безуспешно. Мы сошли также в расселину, в которой мы были разбиты, со слабой надеждой найти в этом горном желобе какое-нибудь отверстие, ведущее к главной стремнине. И здесь также мы были обмануты в своих ожиданиях, хотя нашли и захватили с собой один мушкет.
Семнадцатого мы вышли с твердым решением исследовать более тщательно пропасть из черного гранита, в которую нас привела наша дорога при первых розысках. Мы вспомнили, что мы глянули лишь беглым образом в одну из расщелин, находившихся по бокам этого колодца, и горели нетерпением исследовать ее основательно, хотя без надежды открыть здесь какое-либо отверстие.
Мы смогли без большого затруднения достичь дна впадины, как прежде, и были теперь сравнительно спокойными для более внимательного ее осмотра. Это было поистине одно из самых странных на вид мест, какие только можно вообразить, и мы с трудом могли поверить, чтобы это было произведением одной природы. Колодец, от восточного до западного своего края, был приблизительно пятьсот ярдов в длину, если бы все его извивы были выпрямлены; расстояние от востока к западу по прямой линии (как я должен предположить, ибо у меня не было средств точного измерения) было не более сорока-пятидесяти ярдов. При первом нисхождении в расселину, то есть на сто футов вниз от вершины холма, бока пропасти мало походили один на другой и, по видимости, никогда не были соединены, поверхность одной стороны была из мыльного камня, поверхность другой была из рухляка, с крупинками какого-то металлического вещества. Средняя ширина, или промежуточное пространство между двумя утесами, была здесь, вероятно, шестьдесят футов, но, по-видимому, здесь не было правильности в наслоении. Однако же после перехода вниз за указанный предел промежуток быстро сокращался и склоны пропасти начинали идти параллельно, хотя на протяжении некоторого дальнейшего пространства они еще не сходствовали в своем веществе и в лике поверхности. По достижении пятидесяти футов от дна начиналась безукоризненная правильность. Склоны были теперь совершенно единообразны по веществу, цвету, боковому направлению, состояли они из очень черного и сияющего гранита, и расстояние между двумя склонами в любой точке было, если брать прямиком один склон от другого, как раз двадцать ярдов. Точное свойство наслоения расселины будет наилучше понято при помощи рисунка, сделанного на месте; ибо у меня, к счастью, была с собой памятная книжка и карандаш, которые я с великим тщанием сохранял в течение долгого ряда последовавших приключений и благодаря которым я смог занести записи о многих вещах, каковые иначе ускользнули бы из моей памяти.