Миры Клиффорда Саймака. Книга 7
Шрифт:
— А если я их увижу, я должен скорее сказать тебе?
— Именно так. Согласен?
— Конечно, согласен.
— И еще одно. Никому об этом не говори. Ни деду, ни матери, ни Шишковатому, никому. Согласен?
Харкорт до сих пор помнил, с каким жаром он согласился и как они ударили по рукам. Он находился как раз в таком возрасте, когда нет ничего интереснее и увлекательнее, чем какая-нибудь тайна, а это была самая настоящая тайна, не то что мелкие, ничтожные секреты, которыми обычно ему приходилось довольствоваться.
—
Харкорт помнил, каким богачом себя вдруг почувствовал, — золотой безант был царской наградой, такие монеты здесь вообще мало кто видел.
Он самым добросовестным образом держал ухо востро на протяжении пяти дней, после чего в этом уже не было необходимости, потому что на пятый день, глубокой ночью, дядя Рауль уехал, ни с кем не попрощавшись. Но все эти пять дней он давал Харкорту по безанту. Его отъезд в семье не обсуждался, потому что он всегда уезжал именно так.
После того как дядя Рауль уехал, Харкорт больше не следил за тем, что происходит вокруг, хотя время от времени и присматривался. Но те два человека, к его большому разочарованию, так и не появились.
Крутые склоны холмов вдоль реки заросли густым лесом, огромные деревья подступали вплотную к тропе, по которой ехали Харкорт с Иоландой. Их массивные корни цеплялись за самые незаметные трещины, лишь бы в них было немного земли. Все выступы скал покрывали заросли корявого можжевельника и карликовой березы.
Иоланда показала на одно из деревьев, стоявших рядом с тропой.
— Это мое дерево, — сказала она. — Жан обещал мне, что, когда у него будет время, он его срубит и спустит вниз, к мельнице. Это вишня.
Харкорт усмехнулся — ему показалось забавным, какое значение она придает одному этому дереву из множества других и как уверенно утверждает, что оно принадлежит ей.
— А зачем тебе эта вишня? — спросил он.
— Вишневая древесина — самая лучшая для резных работ, — объяснила она. — Волокно у нее тонкое, она легко поддается резцу, но очень прочная, хорошо держит резьбу и прекрасно шлифуется. Я вырежу из нее что-нибудь для аббата Гая. Он говорил, что ему нужна фигура какого-то святого, я ее вырежу.
— Какого святого? — спросил Харкорт.
— Все святые на вид одинаковые, — сказала она. — У них суровые, торжественные лица и просторные одежды. Я сделаю ему святого, а уж он пусть назовет его как хочет.
— Ты знаешь аббата? Тебе приходилось с ним разговаривать?
— Я с ним знакома, но вижусь не очень часто. Как-то прошлой зимой он приходил на мельницу, чтобы договориться с Жаном о каком-то деле, и увидел мои резные фигурки. Тогда он и попросил меня вырезать для него святого.
— Мне давно говорили, что ты занимаешься резьбой. Часто ты это делаешь?
— Почти
— Это замечательный дар, — сказал Харкорт. — Ты где-нибудь училась такому ремеслу?
— Нигде не училась, и никто меня не учил. Кто станет меня учить? Я просто чувствую, как надо сделать. В куске дерева, там, внутри, я вижу фигурку, которая рвется наружу, и помогаю ей освободиться. Или пытаюсь помочь. Будь у меня инструменты получше, у меня бы лучше и выходило. Но у меня только те инструменты, которые сделал мне Жан.
Странная девушка, подумал Харкорт. Очень странная. Сирота, родителей которой никто не знал, она в один прекрасный день просто явилась на мельницу неизвестно откуда, и мельник с женой решили ее приютить. Ей повезло, что она пришла на мельницу, потому что мельник и его жена давно хотели иметь ребенка. За несколько лет до этого у них родился сын, но он скоро умер от какой-то болезни, а больше детей у них не было, хотя они очень об этом мечтали.
Харкорт припомнил, как однажды, сидя на лавочке у мельницы и глядя, как мимо бежит река, мельник рассказал ему, как это случилось.
— Ты можешь вообразить себе наше удивление, мой господин, — говорил мельник, — когда в одно прекрасное утро, в октябре, мы увидели Иоланду — она сидела на пороге дома и играла с нашим котенком. Ей было лет семь или восемь. Мы и представления не имели, откуда она взялась, а сама она объяснить не могла. Мы были рады, что она у нас появилась, и взяли ее в дом, хотя все время боялись, что кто-нибудь за ней придет. Мы пытались что-нибудь про нее разузнать, но ни у кого как будто дети не пропадали. И с тех пор она живет у нас. Она стала нам дочерью.
Харкорт вспомнил, что он тогда спросил:
— И вы до сих пор не знаете, откуда она?
— Точно не знаем, — ответил ему мельник, — но очень может быть, что с Брошенных Земель. Вы ведь знаете, там еще остались люди, хоть и немного. Должно быть, кто-нибудь перевел ее через мост под покровом ночи. Чтобы вызволить оттуда.
— У вас есть какие-нибудь основания так думать?
— Нет, — ответил мельник. — Просто такая мысль пришла нам в голову.
Тропа понемногу становилась все более отлогой. Оглянувшись назад, Харкорт увидел поднимающийся ввысь голый известковый обрыв, с которого они спустились. Снизу доносился приглушенный шум большой бурной реки.
Впереди, за деревьями, виднелся мост — прочное сооружение из толстых бревен, покоившихся на огромных каменных устоях. Его возвел какой-то давно забытый легион, стоявший здесь лагерем в те дни, когда вокруг были лишь непроходимые глухие дебри.
При мысли об этом Харкорт, к собственному немалому удивлению, машинально поднял вверх руку, отдавая древним строителям дань молчаливого уважения.