Миры под лезвием секиры
Шрифт:
Однако служба, долг, присяга и даже собственная безопасность совершенно перестали интересовать Смыкова. Неведомая сила уже потянула его к этой худенькой чернявой женщине, потянула неудержимо, как Матросова к амбразуре, как Рабиновича к земле обетованной, как козла в огород.
— Мне приходилось изгонять из женщины беса похоти, — сказал он придушенным голосом, с трудом подыскивая нужные испанские слова. — Я буду рад, если смогу хоть чем-то отблагодарить вас за гостеприимство…
Беса решено было изгонять на широкой кровати падре, под сенью чудодейственного распятия, изготовленного якобы самим святым Антонием и содержащего в себе щепку Животворного Креста, на котором закончил
Все эти сведения Анхела (так звали черноглазую служанку) торопливо сообщила Смыкову, снимая свое скромное полумонашеское одеяние. Нижнего белья под ним не оказалось (впрочем, как позже убедился Смыков, его не носили и кастильские дворянки), зато имелась власяница — грубо связанная из конского волоса короткая безрукавка, действующая на кожу наподобие наждачной бумаги, — а также целый набор ладанок, деревянный лакированный крест и тяжелая медная иконка с цепями.
После бурных уговоров Анхела позволила Смыкову стащить с себя власяницу, зато расстаться с остальной амуницией категорически отказалась. Из-за этого во время любовных ласк она издавала мелодичный звон, совсем как новогодняя елка при землетрясении. В худеньком легком теле, на котором все торчало — что ребра, что грудь, что ключицы, — и в самом деле таилась прямо-таки бесовская страсть. Очень скоро Смыков оказался внизу, и Анхела, беспрестанно бормоча молитвы, ерзала на нем, словно грешник на сковородке, крутилась, как флюгер в бурную погоду, подпрыгивала, точно мячик для пинг-понга. Распущенная черная грива моталась наподобие боевого бунчука, маятниками раскачивались ладанки, лязгали цепи, острые груди хлестали Смыкова по лицу.
Вначале слегка ошеломленный таким напором, он вскоре опомнился и решил постоять не только за свою персональную мужскую честь, но и за честь всех мужиков двадцатого столетия.
Бес, как видно, засел в Анхеле крепко и надолго, поэтому ограничиваться полумерами не приходилось. Время шло, молитвы Анхелы уже давно превратились в страстные стоны, из постели падре была выбита вся пыль, скопившаяся там за многие годы, даже чудодейственное распятие на стене покосилось, — а конца-краю этому странному экзорцизму (Экзорцизм — обряд изгнания дьявола.) не намечалось.
«Ничего, — решил Смыков. — Костьми лягу, но не сдамся. Не таких до обморока доводил».
Внезапно Анхела соскочила с него, стрелой вылетела в соседнюю комнату, но тут же вернулась на прежнее место, прихватив с собой витую ременную плеть. Продолжая рьяно заниматься тем, что лицемеры называют грехом, поэты — вершиной любви, а умники — капулятивным актом, она принялась схлестывать себя этой плетью. Даже Смыкову несколько раз чувствительно досталось. В те моменты, когда Анхела оказывалась к нему спиной, он мог видеть, как на коже партнерши от лопаток до крестца вспухают багровые полосы. Тогда, жалости ради, он прикрывал ладонями ее нежные, словно спелые персики, ягодицы.
Впрочем, плеть выполнила предназначенную для нее роль — бес стал проситься на волю. Об этом свидетельствовали издаваемые Анхелой хрюкающе-мяукающие звуки, судорожные телодвижения, закатившиеся глаза и оскаленный рот. Покидая жертву, бес хотел ее руками отомстить Смыкову, но бывалый постельный боец сумел уберечься от ногтей и зубов своей обуянной страстью подруги, дождался, пока ее тело обмякнет, в темпе завершил свои собственные дела и с чувством выполненного долга растянулся на чужих перинах.
Притихшая, благостная Анхела лизала его небритую щеку.
— Ну как там этот бес? — спросил Смыков. — Ушел?
— Ушел, — ее ладонь скользнула Смыкову под майку и увязла в густых обезьяньих зарослях, в общем-то не характерных для
— Ничего. В следующий раз мы ему еще не так зададим.
— А где твой крест? — вдруг спросила Анхела.
— Крест? Какой крест? — вяло удивился Смыков. — Ах, этот… Потерял, наверно…
— Ты потерял крест, — она приподнялась на локте. — Как же это могло случиться?
— Бывает, — сонно пробормотал он. — Ты помолчи пока… Я посплю немного… Устал…
Вероятно, это было самое неприятное пробуждение в жизни Смыкова.
Мало того, что ему не дали вволю выспаться, мало того, что его разбудил не ласковый поцелуй, а удар рукояткой алебарды в грудь, мало того, что его тут же заковали в грубое и тяжелое железо, — он получил возможность еще раз убедиться в женском коварстве.
— Это дьявол! — кричала Анхела, которую с трудом удерживали два мрачных типа в музейных доспехах. — Посмотрите, на нем даже креста нет! Это он виноват во всем! Это он совратил меня! Зачем мне ломают руки? Что вы со мной делаете? Ведь это же я донесла на него! О Святая Дева, помоги!
— Не надо поминать имя Богородицы всуе, дочь моя, — сказал человек в коричневой шелковой рясе и перекрестился. — Ты будешь считаться соучастницей дьявола, пока не докажешь обратное. Враг рода человеческого рыщет повсюду, но искушает не всех подряд. Твое раскаяние, хоть и запоздалое, радует меня. Уверен, что святой трибунал определит истинную меру твоей вины. Каждому воздается по его заслугам.
После этих слов на Анхелу были надеты ручные и ножные кандалы, соединенные между собой цепью. Пинками и затрещинами несчастных любовников выгнали из дома, причем Смыкову даже не позволили одеться. Слава богу, что на нем остались сиреневая майка и сатиновые трусы в горошек. Вся его остальная одежда, включая пистолет, были помещены в холщовый мешок, на который тут же наложили восковую печать.
Кандалы мешали арестованным самостоятельно взобраться на высокую, устланную соломой телегу, и стража забросила их туда, как мешки с мукой. Под душераздирающие стенания Анхелы экипаж тронулся в путь. Вокруг сомкнулся конный кортеж, а рядом с кучером уселся рябой попик, время от времени пугливо совершавший над Смыковым крестное знамение.
Дорога выдалась не близкая, способность соображать уже вернулась к Смыкову в полной мере (теперь, поглядывая на зареванную, подурневшую Анхелу, он всякий раз спрашивал себя: ну что хорошего есть в этой стервозе), и можно было подвести некоторые предварительные итоги последних событий.
Судя по тому, что довелось увидеть и услышать, Смыков находился сейчас на приличном удалении от родных мест как в пространстве, так и во времени. Совершенно невероятным образом он попал из Талашевского района прямо в средневековую Испанию, еще даже не успевшую объединиться в единое государство. И хотя материалистическое мировоззрение Смыкова не допускало такой возможности, с фактами приходилось считаться.
То, что над этой страной тоже простиралось мертвое, переставшее менять свой суточный облик небо, наводило на мысль, что со старушкой Землей случилась какая-то грандиозная катастрофа, скомкавшая ее естество как в плане географическом, так и в плане историческом. Можно было без труда представить себе, какими последствиями это чревато в самое ближайшее время. Чтобы навестить тамбовскую тетю (да и где нынче тот Тамбов?), Смыкову теперь придется, к примеру, пробираться сначала через льды Гренландии, потом через империю богдыхана, доисторические болота, владения каннибалов, государство ацтеков и штат Джорджию времен Гражданской войны между Севером и Югом. Веселенькая перспектива, ничего не скажешь!