Миры под лезвием секиры
Шрифт:
— Хороши птички, — буркнул Смыков. — Вот они и совьют здесь свое новое гнездышко. А нас переклюют, как мошек.
— Вряд ли наш мир может привлекать варнаков. Они привыкли к мраку, жаре, огромной силе тяжести. Вспомните свои ощущения. Ведь недаром они такие здоровенные, толстокожие, да еще и слепые вдобавок. Варнакам здесь так же плохо, как людям — там. Если бы только мы могли договориться… Уверен, это пошло бы на пользу обеим расам.
— Избавь меня, господи, от друзей, а с врагами я сам справлюсь. Наш прокурор так любил говорить, — продолжал гнуть свое Смыков. — Не верю я в добрых дядюшек. Каждый на себя одеяло тянет.
— Ну,
— Как это нечего? — Смыков понизил голос и взглядом указал на Лилечку, помогавшую Верке бинтовать Зяблика. — А тот случай… Помните?
— Помню, — Цыпф потупился, будто это его изнасиловали неземные существа. — На этот счет есть у меня одна теория, но я бы не хотел ее сейчас оглашать.
— Вы, братец мой, сами одна сплошная теория… Шансонетку мы, так и быть, возьмем с собой. Может, и в самом деле пригодится. Но только заботиться о ней вы будете. Нам и с Зябликом хлопот хватит.
Спустя полчаса все уже сидели в плоскодонке, каркас которой был сработан из костей бегемота, а обшивка из его же шкуры, и с интересом наблюдали, как туземец сноровисто запрягает страшного стопудового зверя — накладывает на его шею кожаную лямку и пропускает под брюхом одну-единственную широкую постромку, посредством валька соединенную с носом лодки.
— Запоминайте, товарищ Толгай, — наставительно сказал Смыков. — Не исключено, что этот опыт вам пригодится.
— Не-е-е, — покачал головой Чмыхало, забившийся на самую корму лодки. — Лучше я черта запрягать буду… Лучше тебя, Смыков, запрягу… А это проклятое коточкыч запрягать не буду…
Как бы в подтверждение его слов бегемот разинул пасть, размером и формой схожую с ковшом экскаватора, и угрожающе заревел. От этого рева очнулся Зяблик, обвел всех безумными глазами и спросил слабым голосом:
— А почему так воняет? Я уже гнию, что ли? Впрочем, все и так обратили внимание на зловоние, исходившее от туземца. Издавать такой смрад мог только человек, регулярно окунающийся в нечистоты. Увидев, что пассажиры морщатся и зажимают носы, туземец широко улыбнулся щербатым ртом.
— Терпите, однако, — сказал он писклявым бабьим голосом. — Скоро бегемошка и вас обкакает.
— Вы где так научились говорить? — удивился Смыков.
— Колька научил, — с уважением объяснил туземец. — Мутные Глаза.
— А больше он вас ничему не научил? Например, водку пить?
Улыбка на лице туземца сменилась выражением детской обиды.
— Зачем плохо говоришь? Зачем Кольку обижаешь? — накинулся он на Смыкова.
— Вылезай. Не повезу.
Смыков принялся с жаром доказывать, что ничего плохого о Кольке Мутные Глаза сказать не хотел, а, наоборот, всегда был о нем самого высокого мнения. В конце концов выяснилось, что произошло недоразумение. Туземец совершенно ничего не знал о водке и других спиртных напитках, а фраза Смыкова обидела его не смыслом, а интонацией. Когда ему дали понюхать спирта, он с отвращением скривился. — Не будет Колька такую отраву пить! В дальнейшей беседе выяснилось, что Колька человек хороший и уважаемый, а главное — умеет обращаться с духами как верхнего, так и нижнего мира. Выражается это в том, что он регулярно впадает в экстаз, недоступный самому могущественному шаману, при этом пляшет, поет песни и произносит загадочные пророчества. Когда Колька находится в таком состоянии, попадаться ему на глаза не следует. Недавно он чуть не перебил всех своих жен, огульно обвинив их в измене. Пришлось спешно собирать по соседним стойбищам жен новых, мужчин еще не знавших.
— Типичная белая горячка, — сказала Верка.
— Ага, — кивнул туземец. — Он тогда совсем горячий становится. И белый-белый.
— Хватит лясы точить, — сказал Смыков. — Поехали.
Туземец влез в плоскодонку, заорал что-то, понятное одному только бегемоту, и ткнул копьем в огромный лоснящийся зад. Чудовище громко фыркнуло и, потянув за собой лодку, плюхнулось в воду.
Передвигался бегемот довольно резво, примерно как лошадь рысью. На мелких, заросших водяными травами участках он пробовал кормиться, за что всякий раз получал копьем по крупу, а на глубоких местах плыл, выставив наружу только ноздри, глаза и уши. В эти минуты туземец брался левой рукой за валек, к которому крепилась сбруя, чтобы выдернуть его в том случае, если бегемоту вздумается нырнуть.
— А зачем нам, спрашивается, в миссию заезжать? — Цыпф обвел спутников вопросительным взглядом. — Не лучше ли будет проследовать через всю Хохму без остановок?
Смыков хоть и не сразу, хоть и неохотно (яйца курицу не учат), но все же одобрил его предложение и вступил в переговоры с туземцем. К сожалению, они окончились безрезультатно. Плыть дальше Илиркея можно было только с разрешения Кольки, как видно, имевшего в Хохме большую власть, да и бегемошу положено менять — он такой путь без отдыха не одолеет.
— Смотри, притомился уже, — туземец похлопал копьем по крутому боку зверя, сплошь покрытому ярко-алыми потеками.
— Боже мой! — воскликнула впечатлительная Лилечка. — Да он же, бедняжка, весь в крови!
— Это у него пот, — успокоил ее Цыпф. — Такая уж странная физиология.
Довольно скоро всем пришлось убедиться, что странности бегемотьей физиологии одним лишь кровавым потом не ограничиваются. Сбылось предсказание туземца, на которое сначала не обратили внимания, приняв его за неудачную шутку. Лопатообразный хвост зверя внезапно завертелся пропеллером, и из-под него была извергнута могучая струя жидкого помета.
По достоинству оценить ощущения незадачливых путешественников смог бы только тот, кто хоть однажды оказался в зоне действия навозоразбрасывателя. Хуже всего пришлось Смыкову, устроившемуся на самом носу да вдобавок как раз в этот момент собиравшемуся что-то сказать. Зеленая, отвратительно пахнущая жижа покрыла равномерным слоем толщиной в два пальца не только лодку и ее пассажиров, но еще и приличный кусок окружающей акватории.
— Как же это понимать? — отплевываясь, промычал Смыков. — Натуральное вредительство! Да за это к стенке полагается ставить!
— Привыкайте, однако, — спокойно сказал туземец, вытирая пальцем одни только глазницы. — Бегемоша такой… Кушает много, какает много… Разве ему запретишь?
Непосредственно за этими словами последовал еще один фекальный залп, но уже меньшей интенсивности, и хвост бегемота расслабленно повис. Цыпфу показалось, что зверь от удовольствия даже хрюкнул.
Пришлось у первого же островка делать незапланированную остановку. Пока все, кроме привычного к таким передрягам туземца, умывались и стирали одежду, бегемот спешно наполнял опустевшую утробу. Кушал он действительно много.