Миры Пола Андерсона. Т. 14. Терранская Империя
Шрифт:
— Я буду гордиться этим больше, чем всеми побрякушками, какие бы ни навесила Империя на мою хилую грудь, — машинально ответил он, — не выйти ли нам в дом? Для спиртного, пожалуй, еще рановато; а с другой стороны, сегодня особый день.
«Ну что ж, — думал он, преодолевая боль, — мечта была приятной гостьей, но теперь я избавлен от хозяйских обязанностей. Можно успокоиться и играть себе дальше в губернатора, в рыцаря, в вельможу, в лорда-советника, в отставного политика, диктующего нескончаемые лживые мемуары.
Завтра надо будет исследовать местные возможности относительно резвых и безотказных дам. В конце концов, зрелость
В Грее было лето, когда известие достигло Авалона. Его ждали с некоторым напряжением — кто знает, можно ли доверять Империи? — и радость, охватившая человеческое население планеты, вылилась в праздник.
Птицы Кристофер Холм и Табита Фолкейн вскоре оставили общее веселье. Церемонии и пиры могут подождать; они давно решили, что ночь заключения мира станет их свадебной ночью.
Но спешить им не хотелось. У ифриан не принято спешить в таких случаях. Напротив, двое стремятся слиться со своим миром, своей судьбой, своими мертвыми — все равно, настал ли любовный период или он еще впереди, — чтобы разрешить все заботы и слиться наконец воедино друг с другом.
Холмы за северным мысом оставались пока незаселенными, хотя растения, чьи семена привезли сюда пионеры, давно прижились здесь. Крис и Табби опустились там на закате, пылавшем красным и золотым огнем над спокойным морем. Они разбили лагерь, поели, выпили немного вина и насладились поцелуями; а потом, рука об руку, пошли по тропе вдоль обрыва.
Слева круто сбегал к воде травянистый берег, поросший трилистником и мечами горя. Воды мерцали до самого горизонта, где густая чернота сменяла лиловый сумрак. Вечерняя звезда горела, как свеча, среди пробуждающихся созвездий. Справа темнел лес, сладко пахнущий сосной. Звенели лозы-арфы под теплым бризом, и переливался огнями самоцветник.
— Эйат? — спросила она.
— Летит домой, — ответил он.
Его голос и то, как он коснулся губами ее чуть видных во мраке волос, говорили: «Убедив меня, что я должен исцелить ее, и научив как, ты исцелила меня, дорогая».
Ее пальцы, дотронувшись до его щеки, ответили: «К собственной своей радости, которая все растет и растет».
И все же он чувствовал, что ее беспокоит какой-то вопрос Ему казалось, он знает какой. Он сам часто задавал его себе; но он, книгочей, философ, поэт, мог найти ответ в прошлых столетиях легче, чем она, чей дар заключался в понимании настоящего.
Он не побуждал ее произнести вопрос вслух. Довольно пока и того, что она здесь и принадлежит ему. Поднялась Моргана, полная, с темными пятнами и не столь яркая, как была — до того ее изувечили. Табби остановилась.
— Не слишком ли высока была цена? — спросила она с затаенной болью.
— Ты о войне?
— Да. Посмотри туда. Посмотри на все эти солнца вокруг нашего шарика — всюду смерть, увечья, страдания, скорбь, разрушение — столько погублено, испорчено, как вон та луна, столького мы лишили своих детей — и все ради того, чтобы одержать верх в политической игре?
— Я тоже думал об этом, — признался он. — Но не забывай, однако, что мы все-таки сохранили детям кое-что, чего они могли лишиться. Мы сохранили за ними право быть самими собой.
— Ты хочешь сказать — быть такими же, как мы. Ну а если бы мы потерпели поражение? Мы были к этому близки. Тогда следующее поколение выросло бы умеренно довольным имперскими подданными. Не так ли? Так имели ли мы право делать
— Мой ответ — да. Общего принципа тут не существует, и я могу ошибаться. Но мне кажется, что мы, такие, как есть — наше общество, наша культура, как ни назови, — имеем право жить по-своему. Любимая моя — если общество не будет сопротивляться нашествиям, его вскоре поглотят самые сильные и самые алчные враги. И везде настанет мертвое единообразие. Не с кем будет состязаться, не с кем себя сравнивать. Плохую услугу оказали бы мы жизни, допустив такое. Кроме того, вражда не бывает вечной. Предполагаю, например, что предки губернатора Саракоглу и адмирала Кахаля стояли друг против друга при Лепанто [10] . — Он видел, что Табита не поняла его исторического сравнения — но это неважно, главное — общий смысл. — Суть в том, что и те и другие боролись, сопротивлялись, и выстояли, и передали потомкам что-то свое, чего никто другой не мог бы передать. Почему же ты не веришь, что тут, на Авалоне, ты тоже спасла какую-то часть будущего?
10
Город на берегу Коринфского залива, у которого во второй половине XVI века испано-венецианский флот нанес поражение флоту Османской империи
— Запятнанную кровью.
— Да, без этого можно было обойтись, — согласился он. — Но мы, софонты, устроены так, что этого не избежишь. Может, со временем что-то изменится к лучшему, и в чем-то поможем и мы: крылатые и бескрылые одновременно. Главное, надо стараться.
— И сейчас у нас, во всяком случае, мир, — шепнула она.
— Не довольно ли этого для счастья?
Она улыбнулась сквозь блестящие при луне слезы и сказала:
— Да, Аринниан, Крис, милый мой, — и прижалась к нему.
Эйат покинула Грей перед рассветом.
В этот час, после ночного веселья, все небо принадлежало ей одной. Поднимаясь, она поймала ветер и стала взбираться с ним все выше и выше. Он струился, он пел. Последние звезды, заходящая луна делали море и сушу таинственными; впереди, в белизне рассвета, вставали родные горы.
Холод заставлял кровь кипеть в ее жилах.
Она думала: «Тот, кто любил меня, и тот, кому я досталась, разделили единый жребий. И довольно».
Мускулы играли, крылья работали, живые до последнего перышка. Планета стремилась к утру. «Мой брат, моя сестра нашли свое счастье. Пора мне искать свое».
Снеговые вершины пылали. Всходило солнце с песней света.
Синева святая.
МИЧМАН
ФЛЭНДРИ
Перевод с английского
Н. Виленской
Фрэнку и Беверли Гербертам
Выдержка из «Руководства для пилотов с астрономическими таблицами»: Бетельгейзианский сектор Ориона, 53-е изд., кассета III, кадр 28: