Миры Пола Андерсона. Том 19

Андерсон Пол Уильям

— Я тебя знаю, — прошептала она. — Ты когда-то сидел на моей могиле и не давал мне спать.

Он включил рацию и поднес к губам. Эльфави вонзила ногти ему в руку, и пальцы рефлекторно разжались. Она схватила ко­робочку и отбросила в сторону — он не ожидал от женщины такого далекого броска.

— Нет! — завизжала она. — Не оставляй во мне тьму, Воган! Ты уже однажды пробудил меня!

— Я ее достану, — сказал Коре и двинулся вперед.

Когда он проходил мимо Эльфави, она выхватила из ножен у него на поясе нож и вонзила ему между ребер. В ярком лунном свете было видно, как ошеломленный Коре рухнул на четвереньки.

Когда стоящие

внизу увидели, что произошло, из толпы раздал­ся жуткий вой. Шаркая ногами, Дауид подошел к рации, оглядел ее со всех сторон и бросил в толпу. Она поглотила коробочку, как водоворот.

Ворон склонился над Корсом и бережно приподнял его голову в островерхом шлеме. На губах солдата пузырилась кровавая пена.

— Уходи, командир. Я их задержу. — Он дрожащей рукой схва­тил пистолет и попытался прицелиться.

— Нет. — Ворон выхватил у него оружие. — Мы сами к ним пришли.

— Конские яйца... — сказал Коре и умер.

Ворон выпрямился. Он отдал Тольтеке пистолет и кинжал, ко­торый вынул из трупа. Поколебавшись минуту, он отдал также все свое оружие.

— Двигай, — сказал он. — Тебе нужно добраться до корабля рань­ше их.

— Иди ты! — вскричал Тольтека. — Я останусь...

— Я знаю приемы рукопашного боя, — сказал Ворон. — Я су­мею задержать их гораздо дольше, чем ты, писарь.

На минуту он задумался. Рядом с ним стояла на коленях Эльфа- ви. Она судорожно сжимала его руку. У ее ног дрожал Бьерд.

— Заруби себе на носу, — сказал Ворон, — что для лохланца главное — долг.

Он подтолкнул Тольтеку в спину. Нуэвамериканец глубоко втя­нул воздух и побежал.

— О, олень на краю пропасти! — радостно воскликнул Дауид. — Его пронзили стрелы солнца! — И он стремглав кинулся вслед за Тольтекой. Ворон оставил Эльфави, шагнул наперерез ее отцу и дал ему подножку. Дауид скатился по зеленым ступеням вниз, в вопя­щую толпу. Его тут же растерзали на куски.

Ворон возвратился к Эльфави. Она по-прежнему стояла на ко­ленях, прижимая к себе сына, и нежно улыбалась. Никогда в жизни ему не приходилось видеть ничего трогательнее этой улыбки.

— Теперь наша очередь, — сказал он, — но ты еще можешь спа­стись. Беги, запрись в комнате на башне.

Она так сильно замотала головой, что волосы взвились вихрем.

— Спой мне ее до конца.

— Ты можешь спасти и Бьерда! — взмолился он.

— Это такая чудесная песня, — сказала Эльфави.

Ворон пристально смотрел на пиршество жителей Звездара вни­зу. Он почти потерял голос, но из последних сил старался выго­варивать слова как можно отчетливее:

Там, в саду зеленом, где бьет родник,

Где с тобою гуляли мы,

Самый нежный цветок до срока поник И увял еще до зимы.

Он увял до срока, любовь моя,

Так же вянут и наши сердца.

Не гневи же Бога, любовь моя,

И живи на земле до конца.

— Благодарю тебя, Воган, — сказала Эльфави.

— Ну, теперь ты уйдешь? — спросил он.

— Я? — спросила она. — Как я могу? Ведь мы — Трое.

Он сел рядом с ней, и она прижалась к нему. Свободной рукой Ворон ласково поглаживал влажные от пота волосы ребенка.

Наконец клубок тел внизу распался, и гвидионцы, тяжело сту­пая, начали подниматься вверх по ступеням.

Ворон встал. Он ото­шел от Эльфави, которая осталась сидеть. Если он сумеет отвлечь их хотя бы на полчаса — а если ему повезет, полчаса он продержит­ся, — они вполне могут забыть о ней. Тогда она переживет эту ночь.

И ничего не вспомнит.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

«Ночной Лик» — это не просто печальная повесть; это насто­ящая трагедия, пронзающая сердце читателя острой болью, как от удара кинжалом. Как же он был выкован, этот кинжал, и из какого металла?

Исходным материалом для романа послужили недюжинные и разносторонние знания Пола Андерсона. Будучи не понаслышке знаком с естественными науками, он сумел придумать биохимиче­скую аномалию и выстроить вокруг нее целый мир. Хорошо зная природу, Андерсон рисует пейзажи, отличающиеся удивительной свежестью видения. Познания в области истории человеческих ци­вилизаций прошлого и настоящего позволяют ему очень правдо­подобно изображать цивилизации воображаемые. Кроме того, изуче­ние истории человечества подвигло Андерсона на создание своей истории, а наиболее успешным его опытом в этой области является его многотомный цикл о развитии Технической цивилизации, к которому принадлежит также «Ночной Лик» (действие этой пове­сти происходит в конце третьего тысячелетия нашей эры, во время реконструктивного периода, последовавшего за падением Терран- ской Империи). .

Однако главный сюжетообразующий источник повести — мифо­логия. Миф является и материалом, из которого создано это произ­ведение, и формой, в которую он отлит. Основной компонент этого литературного сплава — кельтская традиция; чтобы в этом убедить­ся, достаточно вспомнить употребляемые в повести имена собст­венные. Действие «Ночного Лика» происходит на Гвидионе, вновь открытой планете, носящей имя героя уэльского сказания. В чет­вертой ветви «Мабиногиона» Гвидион — это наделенный тайными божественными силами сказитель, ученый и колдун, способный менять свой внешний образ. Он безнадежно влюблен в свою сестру Аранрод, «Властительницу Серебряного Колеса», вопло­щение богини луны. Жители Гвидиона именуют луну просто Она, вероятно, потому, что ее настоящее имя считается слишком

священным для использования в повседневной речи. Солнце они называют Инис («Остров») — косвенный намек на острова, где, по кельтским верованиям, находится потусторонний Мир Бла­женства. Герой повести «Ночной Лик», человек с Ночным Ликом Ворон — солдат с сумрачной планеты Лохланн. Лохланном (Ллих- лином) в средневековом Уэльсе называли Норвегию, которая также носила шутливое название «страна белых чужеземцев».

Время Бэйла — начало гвидионской весны, когда расцветают огненно-красные бэйловы кусты — напоминает ирландский майский праздник Бельтанин, день, когда зажигали священные огни, чтобы наступающее лето было удачным. Бэйл — это время головокружи­тельных безумств. Бельтанин был радостным, но и опасным празд­неством, так как он символизировал поворот от холода, темноты и смерти зимы к теплу, свету и жизни лета. Подобные празднества, с поправками на место, время и условия, существовали у всех кельт­ских народов. Они стремились проникнуть в суть вечного столкно­вения противоположностей, сменяющих одна другую. Подобным же образом поступают гвидионцы, празднующие смену Дневных Ликов Ночными Ликами, которая знаменует очередной поворот Пламенеющего Колеса Времени. «Мертвые уходят в Ночь, и Ночь становится Днем, да она и есть День», — говорит героиня повести.