Миры Роберта Хайнлайна. Книга 8
Шрифт:
— Ну…
— Вот-вот. А если серьезно, то мать и слушать не станет, даже если я сойду с ума и предложу свои услуги. Она назвала тебя, и она имела в виду именно тебя, — Фриц зевнул. — Слушай, парень, я смертельно устал! Та рыженькая со «Святого Луиса» готова плясать всю ночь. Так что отстань от меня, я должен выспаться перед банкетом.
— У тебя не найдется лишней рубашки?
— Поищи в своем белье. И перестань шуметь.
И вот, как-то утром, спустя месяц после прибытия на Гекату, капитан взял Торби с собой. Мать не могла задержать юношу: ее самой не было на борту. Был День Памяти. Служба должна была начаться не раньше
Торби занимали совсем другие мысли. Служба должна была кончиться поминовением его отца. Крауза рассказал Торби, что он должен будет делать, и пообещал помочь ему прорепетировать, но Торби все же волновался. Его отнюдь не успокоила весть о том, что нынче вечером должна состояться премьера «Духа Сизу».
Еще больше Торби расстроился, когда увидел у Фрица экземпляр пьесы, которую тот тщательно зубрил.
— Учу твою роль! — недовольно пробормотал Фриц. — Отец велел мне подготовиться на случай, если у тебя вдруг отнимутся ноги или ты упадешь от волнения в обморок. Но не беспокойся: я не собираюсь отнимать твой триумф, я лишь должен помочь тебе расслабиться, если ты, конечно, сможешь сделать это, когда тысячи глаз станут смотреть, как ты лижешься с Лоан.
— А ты сумел бы?
Фриц задумался.
— Можно попробовать. Лоан выглядит просто восхитительно. Может быть, мне стоит самому переломать тебе ноги?
— Голыми руками?
— Не соблазняй меня. Торби, это всего лишь предосторожность. Точно так же и вы, стрелки, несете вахты парами. Ей-богу, ты так задаешься, что тебя можно вылечить, только поломав тебе все конечности!
Торби и Крауза вышли из корабля за два часа до начала службы. Капитан заметил:
— Мы и сами можем неплохо провести время. День Памяти — великий праздник, особенно если ты сумеешь настроить свои мысли надлежащим образом. Однако сиденья там жесткие, и служба очень длинная.
— Да, отец… расскажите мне, что я должен буду делать во время поминовения моего папы, Баслима?
— Ничего особенного. Ты будешь сидеть в первом ряду и подавать реплики во время молитвы по усопшим. Ты знаешь слова?
— Не уверен.
— Я запишу их для тебя. Что же касается остального… будешь делать то же, что и я для своей матери, твоей бабушки.
— Понятно, отец.
— А теперь успокойся.
К удивлению Торби, капитан Крауза двинулся по пути, уходившему в сторону от места Встречи, и свистом подозвал автомобиль. Экипаж мчался гораздо быстрее, чем было принято ездить на Джуббуле, и почти так же лихо, как на Лосиане. Едва успев обменяться парой слов с водителем, они прибыли на железнодорожную станцию. Торби не успел даже разглядеть город Артемис.
Он удивился еще раз, когда отец купил билеты.
— Куда мы едем?
— За город, — Крауза посмотрел на часы. — У нас масса времени.
Монорельсовая дорога давала восхитительное ощущение скорости.
— С какой скоростью мы движемся, отец?
— Полагаю, около двухсот километров в час, — Краузе пришлось повысить голос.
— А кажется, что еще быстрее.
— Достаточно быстро, чтобы свернуть себе шею. Быстрее и ехать-то нельзя.
Ехали они полчаса. Сельские пейзажи уступали место стальным корпусам заводов и фабрик с большими складскими помещениями. Все было ново и необычно, и, рассматривая то, что открывалось его взгляду, Торби решил, что мощь Саргона ничтожна по сравнению со всем, что он увидел здесь. За зданием станции, на которой они вышли, простиралась длинная высокая стена; Торби разглядел стоящие за ней звездолеты.
— Куда мы приехали?
— На военный космодром. Мне нужно встретиться с одним человеком, и сегодня самое подходящее время.
Они подошли к воротам. Крауза остановился и осмотрелся: вокруг никого не было.
— Торби…
— Да, отец?
— Ты не забыл то послание, которое для меня передал Баслим?
— Сэр?
— Ты можешь его повторить еще раз?
— Ну, не знаю, отец. Это было так давно.
— Все же попробуй. Итак: «Капитану Фьялару Краузе, шкиперу звездолета «Сизу», от Калеки Баслима. Приветствую тебя, мой старый друг…»
— «…Приветствую тебя, мой старый друг, — подхватил Торби. — Приветствую тебя и твою Семью, клан, и…» Смотри-ка, я все помню!
— Разумеется, — мягко сказал Крауза, — ведь сегодня День Памяти, Давай дальше.
Торби продолжал. Он услышал голос отца, звучащий из его уст, и по щекам юноши потекли слезы.
— «…свидетельствую мое уважение твоей досточтимой матери. Я говорю устами своего приемного сына. Он не понимает финского…» — но я же все понимаю!
— Продолжай.
Когда Торби дошел до слов «…я уже умру…», его голос прервался. Крауза яростно потер нос и велел говорить дальше. Торби сумел добраться до конца текста, хотя его голос предательски дрожал. Крауза дал ему выплакаться, потом строго приказал вытереть лицо и взять себя в руки.
— Сынок, ты понял, о чем шла речь в середине текста?
— Да… да, я понял все.
— Тогда ты понимаешь, что я обязан сделать.
— Я должен… покинуть «Сизу»?
— А что говорил Баслим? «При первой возможности…» Так вот она, эта первая возможность… и, вероятно, последняя. Баслим не подарил, а лишь одолжил мне тебя, сынок. И вот я должен отдать долг. Ты понимаешь это?
— Да… полагаю, да.
— Тогда приступим к делу, — Крауза полез во внутренний карман куртки, достал пачку банкнот и сунул их Торби. — Клади в карман. Я должен бы дать гораздо больше, но это все, что мне удалось прихватить, не возбуждая подозрений матери. Надеюсь, что смогу переслать тебе еще, пока ты не отправишься в полет.
Торби взял пачку, даже не взглянув на деньги, хотя такой суммы ему еще не доводилось держать в руках.
— Отец… ты хочешь сказать, что я уже ушел с «Сизу»?
Крауза отвернулся и некоторое время молчал.
— Знаешь, сынок… так будет лучше. Прощание не доставляет удовольствия, только память приятна. К тому же, иначе ничего не получится.
Торби сглотнул.
— Да, сэр.
— Пойдем.
Они быстро зашагали к пропускному пункту и уже почти вошли внутрь, когда Торби остановился и сказал:
— Отец… но я не хочу уходить!
Крауза посмотрел на него без всякого выражения.
— Ты не обязан.
— Но ты, кажется, говорил, что обязан?
— Нет. Баслим потребовал, чтобы я вывез тебя с Саргона, и передал послание, которое он предназначал для меня. На этом мои обязанности кончаются, и долг выплачен. Не я приказываю тебе покинуть Семью… Это идея Баслима, он сделал так из лучших намерений, руководствуясь заботой о твоем благе. Должен ли ты выполнять его пожелания — это дело твое и Баслима. Решай сам. Что бы ты ни был должен Баслиму, это не имеет никакого отношения к тому, чем ему обязаны Люди.