Миры Роджера Желязны. Том 13
Шрифт:
— Проповедь?
— Ты прочитал нам слова, великие, как и слова Локара. Ты прочитал нам о том, что «ничто не ново под луной». Ты читал эти слова и высмеивал их, показывая нам новое.
— На Марсе никогда не было цветов, — сказала она, — но мы научимся их выращивать. Ты — святой насмешник, — закончила она, — Тот Кто Смеется В Храме. Ты ходишь обутым по священной земле.
— Но вы проголосовали «против», — сказал я.
— Я голосовала против нашего первоначального решения и за то, чтобы оставить жить ребенка Браксы.
Я выронил сигарету. Как же мало я знал!
— А Бракса?
— Ее выбрали полпроцесса назад исполнить все танцы и ждать тебя.
— Но она говорила, что Онтро меня остановит. М'Квийе долго молчала.
— Она никогда не верила в это пророчество. Плохо ей сейчас. Она убежала, боясь, что пророчество сбудется. А когда оно все-таки сбылось благодаря тебе, и мы проголосовали…
— Так она не любит меня? И никогда не любила?
— Мне очень жаль, Гэлинджер. Эту часть своего долга ей так и не удалось исполнить.
— Долга, — сказал я, — долгадолгадолгадолга… Ляля-ля!
— Она простилась с тобой. Она больше не хочет тебя видеть… А мы никогда не забудем того, чему ты нас учил.
— Не забудьте, — автоматически ответил я и внезапно осознал великий парадокс, лежащий в основе всех чудес.
Я не верил ни единому слову своей проповеди.
Никогда не верил.
Я встал, как пьяный, и пробормотал:
— М'нарра.
Я вышел из храма в мой последний день на Марсе. Я покорил тебя, Маланн, а победа все-таки осталась за тобой! Спи спокойно в своей звездной постели.
Черт тебя подери!
Бросив джипстер, я пошел к кораблю, с каждым шагом удаляясь от бремени жизни. Заперся у себя в каюте и проглотил сорок четыре таблетки снотворного.
Проснулся я в больничном отсеке. Живой.
Я медленно поднялся и кое-как добрался до иллюминатора.
Марс висел надо мной, как надутый пузырь. Потом он расплылся, перелился через край и потек по моему лицу.
Девушка и чудовище
Великое волнение завладело умами, ибо вновь пришла пора решать. Старейшины проголосовали за жертвоприношение, несмотря на протесты самого старшего, Риллика.
— Нам нельзя сдаваться! — твердил он.
Но ему не ответили, и молодую девственницу отвели в пещеру дымов и накормили сонными листьями.
— Так не должно быть, — упорствовал Риллик. — Это неправильно.
— Так было всегда, — возражали ему, бросая озабоченные взгляды туда, где солнце лило утренний свет.
А по густому лесу уже приближался бог.
— Нам пора уходить.
— Но почему не остаться хоть раз? Не посмотреть, что будет делать бог-чудовище?
— Довольно богохульствований! Идем!
— С каждым годом нас все меньше, — втолковывал, плетясь следом, Риллик. — Однажды нам просто некого будет приносить в жертву.
— Тогда мы умрем, — ответили остальные.
— Так зачем же откладывать? — взвыл он. — Давайте примем бой сейчас, пока у нас есть еще силы!
Но они качали головами с возрастающей век от века безропотностью. Все чтили возраст Риллика, однако не разделяли его мнения. Лишь последний взгляд, украдкой, бросили они назад на закованного в латы бога, со смертоносным копьем восседающего на коне в золоченой сбруе. Там, где рождались дымы, забила хвостом юная девушка, закатывая дикие глаза под прекрасные бровные пластины. Она почувствовала божественное присутствие и издала протяжный рев.
Подойдя к лесу, Риллик остановился, поднял чешуйчатую лапу, пытаясь сформулировать мысль, и наконец заговорил:
— Мне кажется, — сказал он, — что в памяти моей живут иные времена, когда все было по-другому.
Страсть к коллекционированию
— Что ты тут делаешь, человек?
— Это долгая история.
— Вот и хорошо. Люблю долгие истории. Садись и рассказывай. Нет… не на меня!
— Извини. Ну, всему причиной мой дядя, сказочно богатый…
— Погоди! Что значит «богатый»?
— Ну, очень состоятельный.
— А «состоятельный»?
— Э-э… Много денег.
— Что такое «деньги»?
— Ты хочешь выслушать эту историю или нет?
— Хочу, но еще я хочу ее понять.
— Извини, Булыга, но я сам ее толком не понимаю.
— Меня зовут Камень.
— Камень так Камень. Мой дядя, очень важный человек, должен был отдать меня в Космическую академию, а потом передумал. Решил, что гуманитарное образование будет получше. И отправил меня в свою альма-матер — старую деву — специализироваться в области нечеловеческих человечеств. Пока петришь?
— Нет. Но понимание не всегда сопутствует одобрению.
— Я это самое и говорю. Я не понимаю дядюшку Сидни, но я одобряю его нелепые вкусы, его сорочий инстинкт и его грубое вмешательство в дела других людей. Я одобряю все это до боли в кишках. А что мне еще остается? Он плотоядный семейный монумент и любит поставить на своем. К несчастью, все семейные деньги к тому же принадлежат ему, а потому из этого следует, как кскст за ззн, что он всегда поставит на своем.
— Значит, эти деньги — что-то важное!
— Настолько важное, что я пролетел десять тысяч световых лет до планеты без названия, которую, кстати я только что окрестил Навозной кучей.
— Низко летающий затт ест много, оттого он и летает низко…
— Да, я заметил. Ну а это все-таки мох, верно?
— Да.
— Отлично. Облегчает упаковку.
— Что такое «упаковка»?
— Поместить что-нибудь в ящик, чтобы доставить куда-то еще.
— И что ты намерен подвергнуть этой упаковке?