Миры Роджера Желязны. Том 15
Шрифт:
Он не мог пройти через страну, где каждый поворот перегорожен. За сотни лет войны сарацины так поработали над скалами, что даже швейцарский пастух дважды подумает о восхождении. Воины Бертрана хорошо дрались верхом, хотя могли бы, ради славы, карабкаться на стены с помощью лестниц или передвижных башен. Но они никогда не согласились бы на медленную, методичную осаду с кирками и лопатами, с канатами и механизмами против неприятеля, который швыряет камни и осыпает штурмующих стрелами. Бертран рассчитал, что из каждых десяти, кто пойдет на штурм, лишь двое смогут достичь ворот цитадели. То же мог просчитать и каждый его воин и отказаться от платы.
Он не мог вести осаду по всем правилам, так как не было возможности контролировать все пути в крепость. Невозможно было узнать, страдает ли неприятель от голода и столкнется ли он с этой проблемой в течение года или будет смеяться над ним с высоты стен.
Он не мог найти другой путь в крепость. Если туда и ведет какой-нибудь тайный ход, то узнать это можно было, лишь расспросив местных жителей, которые все были сарацинами. За золото они могли бы ему кое-что рассказать, а затем вывести его прямо под стрелы защитников, особенно ночью.
Он не мог знать состояние умов в стане неприятеля — ключевой момент для всякой осады. Можно было лишь предполагать, что шейх Синан и его гашишиины не слишком-то озабочены присутствием христиан в долине.
Так думал Бертран дю Шамбор на третье утро осады, сидя в своем шатре и считая деньги и дни. Его люди были вполне довольны, кормя лошадей, точа клинки, смазывая маслом кольчуги и поедая свой рацион. Они будут делать это, пока не выйдут все продовольствие и динары, а потом уйдут.
И что тогда?
Первый человек умер ночью. Бертран и его хирург поспорили относительно времени его смерти. Врач отмечал черноту крови вокруг раны на шее Торвальда де Харфлера, окостенелость его конечностей, пурпурную темноту ляжек и ягодиц, которую врач объяснял просачиванием крови.
Бертран возражал ему, говоря, что Торвальд не мог умереть около полуночи, на чем настаивал врач, ибо в это время все в лагере спят, все, кроме воинов, стоящих на страже вдоль дороги и у коновязи. Если бы какой-нибудь сарацин проник в лагерь и нанес сэру Торвальду несколько ножевых ран, тот разбудил бы всю долину шумом драки и своими пронзительными криками. Все могло произойти раньше, говорил Бертран, когда люди были заняты игрой и выпивкой. Или позднее, когда они просыпались, лязгая своими доспехами и горшками.
— Нет, — настаивал хирург. — Обратите внимание на расположение этих разрезов. Посмотрите на ткани вокруг раны. Удар вертикально прошел между сухожилиями и кровеносными сосудами шеи. И когда лезвие уперлось в позвоночник, кровь растеклась между позвонками.
— И что же это, по-вашему, означает? — хмуро спросил Бертран.
— Это не норманнский нож с тупыми краями. Им можно бриться. Оно было в руках человека, способного вытащить желчный пузырь у вас из живота, а вы ничего не почувствуете.
— Итак?
— Вы же военный человек, сэр Бертран. Вам понятно искусство боя, когда вы сбрасываете с седла вооруженного и одетого в доспехи воина. Ассасин, убийца, который держал этот нож, знал о костях, мускулах и кровеносных сосудах не меньше хирурга. Он знал, как пронзить кинжалом — очень острым кинжалом — спящего человека, чтобы тот не проснулся.
— Но как же он проник в эту палатку?
— Он крался в тени. Он следил, чтобы не наступить на оружие, которое ваши люди раскидывают между палатками. Человек может двигаться, не поднимая шума.
— Домыслы, — фыркнул Бертран. — Никаких сарацин здесь не было. Этот убийца из лагеря. Может быть, он мстил сэру Торвальду из-за каких-то прошлых дел.
— Вы лучше знаете ваших людей.
— Конечно. И мы лучше проведем осаду, если вы не будете рассказывать сказки о крадущихся ассасинах.
— Конечно, — хирург склонил голову. — Вы лучше меня осведомлены об этих вещах.
И врач покинул Бертрана дю Шамбора, чтобы приказать оруженосцам рыть могилу.
Хасан ас-Сабах полз по камням. Те, что шевелились, он вбивал в сухую почву своими голыми ногами. Пальцы ног были длинные и крючковатые. Кожа вокруг кривых и ороговелых ногтей была собрана белыми полукружиями. Сто двадцать девять лет исполнилось этим пальцам. Они видели дорог, в башмаках и без них, больше, чем ноги самого старого верблюда на Дороге Пряностей. Несмотря на это ноги Хасана были ногами молодого человека, с сильной стопой, хорошо оформленными мускулами и правильно расположенными костями.
Его лицо с пышными усами и глубоко сидящими глазами было бы лицом молодого человека, если бы не многочисленные морщины. Густые черные волосы вились, как у юного пастуха, Мускулы играли, когда он спускался по скалистому склону, перебирался через медленный поток по камням, пробираясь в лагерь христиан.
Это была седьмая ночь осады Аламута. Хотя шейх Синан приказал ему самому следить за пришельцами, Хасан перепоручил эту работу подчиненным гашишиинам — до сегодняшнего дня, когда он сам решил увидеть этих людей.
И не покидая Орлиного гнезда, он знал, что скоро наступит время устрашения. Запертые в долине из-за своего собственного упрямства и ложного понятия доблести, христианские рыцари победят себя сами. Жара, жажда, соленый пот и подавленное желание действовать любой ценой несомненно сделают свое дело. Оставленные на три недели в этой узкой долине, они могут съесть себя живьем.
Но Хасан, почти столетие тайный глава гашишиинов, хотел подтвердить свою репутацию. Человек может сойти с ума в этих местах, и этому никто не будет удивляться. Но счесть себя побежденным ночным ветром, укусом скорпиона и по приговору духов это уже легенда.