Миры Роджера Желязны. Том 17
Шрифт:
Чудеснейшее Пасхальное воскресенье! Похоже, ласковые солнечные лучи пронизывают каждый дом, не оставляя ни одного темного уголка под островерхими крышами. Голубым шатром раскинулось небо с живописными редкими снежно-белыми облачками-барашками — точь-в-точь такими, на которых живописцы любят помещать херувимов и аллегорические фигуры. Столь восхитительный денек не мог не взбодрить Фауста, и он энергично зашагал к рыночной площади кратчайшим путем — по малолюдному переулочку, известному в простонародье как Дьяволова щель. Тут два человека едва могли разминуться и дома стояли друг против друга, словно пузатые толстяки в бане, почти соприкасаясь оттопыренными вторыми этажами. Свесы крыш съедали последний свет, и даже в самый солнечный день переулочек был погружен в полумрак. Фауст не успел пройти и десяти ярдов, как горько раскаялся в выборе маршрута. Что бы ему не пойти широкой улицей? Ну, потерял бы несколько минут — пристало ли алхимику и философу так скупердяйски относиться ко времени?
Он чуть было не повернул назад, но была в его характере дурная упрямость, которая велела продолжать путь. Да и конец переулочка не так уж далеко — вот-вот за поворотом откроется совсем уж шумная рыночная площадь.
Фауст прибавил шагу, разбрасывая тощими щиколотками полы своего длинного докторского плаща, и скоро дошел до конца Дьяволовой щели. Здесь он повернул сперва направо, потом налево, минуя отворенные калитки, и шел совсем уж темными дворами, пока впереди не забрезжил свет.
В это мгновение голос за его спиной произнес:
— Простите, господин хороший, не угодно ли вам уделить мне минуту времени…
Фауст обернулся, готовый грубо отшить неизвестного наглеца, который посягал на его драгоценное время. За спиной никого не было. Никто не прятался и в ближайшем дверном проеме. Фауст хотел было идти дальше, но слух резанул странный звук — как бы свистящего вихря поблизости. Его быстрый ум подсказал, что тут что-то неладно, однако в то же самое мгновение мысль прервал удар в висок тупым тяжелым предметом. В глазах Фауста полыхнули искры, словно пред ним взорвалась шутиха, и забытье запахнуло над доктором свою черную мантию.
Глава 4
А тем временем в другой части города в маленьком трактире, называемом «Пестрая корова», за грубо сколоченным столом сидел русоголовый кудрявый верзила, гладко выбритый по последней итальянской моде — словом, по всему видно, малый не промах и к тому же щеголь, даром что одет в сюртук с барского плеча. Он энергично хлебал борщ из миски, добросовестно работая ложкой и вместе с тем то и дело внимательно поглядывая через окно на улицу.
Трактир «Пестрая корова» был расположен как раз напротив комнат, которые занимал Фауст. Ни на какую роскошь обстановки это тихое заведение не претендовало, но своей домашней атмосферой притягивало мускулистых бродяг со всех концов Европы, которых Краков манил богатством и благополучием — город переживал золотые деньки в промежутке между вторжением гуннов и бойней, которую устроят венгры, и гремел на континенте не только как университетский центр учености, чем привлек Фауста, но и довольством своих жителей, сказочным богатством купцов, которые вели торговлю предметами роскоши от Германии до Италии.
Щеголь явился в Краков искать счастья неизвестно откуда: одни говорили, из французского городка Труа, Другие — будто бы из Лондона, что в далекой Англии. Звали его Мак, а прозвище Дубинка он получил по предмету, который всегда носил за поясом и пускал в ход, пожалуй, чаще, нежели следует почтенному человеку. Мак Дубинка был нетерпелив, не мог он просто сидеть и ждать, когда счастье улыбнется ему. Проучившись год в монастыре искусству писца, он наконец сообразил, что этим не разбогатеешь, и пустился во все тяжкие, будучи парнем не особенно совестливым, зато смекалистым и неглупым.
Прослышав о докторе Фаусте, он принялся следить за ученым мужем. Говорили, что этот человек искусен в черной магии, скопил несметное состояние, создавая путем алхимических опытов драгоценные металлы, да к тому же его щедро одаряли благодарные короли и вельможи, которых доктор успешно пользовал от множества тяжких недугов.
Мак задумал ограбить Фауста, здраво рассудив, что такому великому магу просто ни к чему много земного добра, коль скоро его душа устремлена к небесному. Земное добро только тяготит его, и тут Мак Дубинка придет на помощь. Для дела потребовался сообщник, и Мак остановил свой выбор на Летте, неотесанном парне, ни к каким ремеслам не способным, кроме одного — укладывать прохожих одним-единственным ударом палицы. Теперь Мак был полон решимости избавить Фауста от его наиболее движимого имущества сегодня же.
В течение последней недели Мак и Летт прилежно изучали окрестности квартиры славного ученого, его привычки и маршруты прогулок. Фауст как на грех оказался человеком изменчивых настроений, в его поведении не наблюдалось тех постоянных привычек, которые делают ограбление честного человека плевым делом. Самое досадное, он немыслимо много времени проводил дома, занятый магическими опытами. Но даже такой затворник, как Фауст, иногда покидает свою келью — и тогда уж он проявлял похвальный педантизм, всегда следуя к Ягеллонскому университету одним и тем же маршрутом: по улице Казимирчика к большой рыночной площади, срезая угол через Дьяволову щель.
Когда Фауст наконец изволил выйти из дома в Пасхальное воскресенье, у Мака уже все было на мази. Летт успел затаиться во мраке дверного проема в проходном дворе, а Мак сел хлебать борщ и наблюдать за улицей в трактире «Пестрая корова» — напротив дома, где жил доктор Фауст.
Теперь наступило время действовать — по уговору, Летт примчался бы предупредить приятеля, случись что не по плану.
Покончив с борщом, Мак положил на столешницу медный грош, неспешной развалистой походкой вышел из трактира и, дрожа от возбуждения, направился к жилищу доктора Фауста. Скользнув взглядом направо и налево вдоль улицы, Мак убедился, что окрестности пустынны — людей вымело на пасхальную службу в церкви. Под мышкой смышленый парень нес несколько книг, в которых приводились какие-то советы по черной магии, Мак стянул их в монастырской библиотеке. Если случится непредвиденное и кто-нибудь спросит, зачем он идет к доктору, Мак соврет, что пришел продать эти книги Фаусту или же принес заказ от книготорговца. Всем известно, что доктор собирает книги такого рода, надеясь в одной из них найти вожделенную формулу получения философского камня.
Подойдя к двери, Мак на всякий случай постучал и подождал. Разумеется, никто не отозвался. Он сам видел, как хозяйка дома ушла на заутреню; она не дура выпить и даже в столь ранний час вышла веселая и в криво повязанном платке. В руках сия достойная женщина несла корзинку с лечебными травами и кореньями — стало быть, собиралась после службы навестить свою больную тетку и напичкать деревенскими снадобьями.
Мак толкнул дверь. Она была заперта большущим чугунным ключом самого примитивного образца. Мак вынул из кармана припасенную отмычку и быстро вставил в замочную скважину. Ключ не проворачивался. Мак подвигал его вперед и назад, потом вынул и проворно смазал барсучьим жиром из масленочки, которую он столь же предусмотрительно держал в кармане. Барсучий жир — славное средство ублажить ржавый замок. Теперь запор поддался, и Мак распахнул дверь.
Внутри старинного дома с высокими потолками царил полумрак. Мак осторожно двинулся по коридору влево и оказался у двери, про которую давным-давно знал, что это вход в кабинет ученого. Он надавил ладонью на дверь, та оказалась не заперта.
Узкие небольшие оконца пропускали мало света, и в кабинете было темновато. Бледно-серый бюст Вергилия, казалось, настороженно наблюдал за Маком, пока парень бесшумно обходил комнату — он до того понаторел в этом искусстве, что ни одна половица не скрипнула. В кабинете все еще стоял крепкий дух паров ртути и серы, сквозь который пробивался запах сгоревших свечей и мышиного помета. Один из столов был уставлен стеклянными сосудами, ретортами и прочими алхимическими диковинами, лучи света играли на стеклянных поверхностях. В дальнем углу комнаты стояла лежанка доктора — просто две широкие доски на низких козлах, зато на них была брошена горностаевая мантия — свидетельство, что доктор отнюдь не чурался роскоши.