Миры Роджера Желязны. Том 1
Шрифт:
Ганс Пфааль страшно вскрикнул — помню, меня успело поразить, что и в крике проявляется акцент! Голландец упал на палубу.
Над нами пронеслась стая птиц — в северо-западном направлении. Пролетая над кораблем, они кричали «Э-текели-ли!»
Атакующий меня матрос попытался нанести новый удар. Палица шла сверху, по диагонали. Держал он ее обеими руками. Я отпрыгнул, а он расхохотался и выкрикнул:
— Эй, боец сопливый, ты бы остановился на секундочку. Вот бы я тебя, труса, приложил! Ну, иди сюда, голуба!
Я вежливо осклабился и кивнул. К этому моменту я успел заметить, что после удара сверху он менее проворно поднимает палицу, чем после горизонтального удара.
Тут я услышал, как матрос, нападавший на капитана Ги, завопил от боли. Это Петерс, покончив со своим противником, поспешил на подмогу капитану. Он перехватил кисть матроса, пригнул к палубе и зубами оторвал ему ухо. Тем временем матрос, которого Петерс свалил на палубу кофель-нагелем, пришел в себя и начал подниматься.
— Э-текели-ли!.. Э-теке… Дерьмо! — надсадно орал Грип, летая над местом схватки и снайперски какая сверху на тех, кто нападал на Петерса.
В этот момент «Ейдолон» содрогнулся и в следующее мгновение перелетел над волнами, словно огромная летучая рыба.
Это парение напомнило мне ужасный опыт на «Дискавери» — то судно тоже с определенного момента повадилось лететь над волнами. Когда «Ейдолон» опять оказался на воде, скорость наша заметно увеличилась. Я бы, наверно, нисколько не удивился, если бы на кончике моей шпаги заплясал зеленоватый огонек.
Но тут на кончике моей шпаги действительно заплясал зеленоватый огонек. Неужели его вызвала к жизни моя мысль? Возможно ли, что в этих местах я обладаю некоей особой связью с вещами, которых я прежде касался, — связью более ощутимой, нежели сила воспоминания?
Глаза высокого матроса заметно округлились, когда он заметил, что по острию моей сабли пробежал зловещий зеленоватый огонек. И все же он продолжал нападение — поднял палицу над своим левым плечом и попытался нанести сокрушительный удар. Я опять отступил. Но не так, как прежде. Вспомнив дорогостоящий урок, преподанный мне в юности кривоногим мастером фехтования, который проезжал через мой родной город, я сделал шаг назад левой ногой, потом стремительно отступил и правой ногой, высоко поднял саблю, вынес ее чуть вбок, повел вперед по полукругу, превратив ее в колющее оружие.
Пока мой противник, чья палица просвистела в воздухе, не задев меня, поднимал свое оружие вверх, готовясь к новому нападению, я проткнул его правую руку пониже плеча. Затем, без секунды промедления, я выдернул саблю из раны и послал ее острием вперед матросу в горло, вложив в удар всю инерцию своего тела. Удар достиг цели.
Я получил возможность взглянуть на Петерса — тот швырнул своего обезушенного врага на того, который поднимался с палубы. Матрос, которому он разнес грудь, бессильно валялся — из его ушей, носа и рта сочилась кровь. Я на всякий случай кинул взгляд через плечо: парень, которого я рубанул поперек груди, лежал на палубе и, похоже, больше не дышал.
Итак, трое из шести бунтовщиков выведены из строя. Двое, однажды уже поверженные Петерсом на палубу, кое-как встали и наступали на помощника капитана — яростнее прежнего. Последний матрос вытаскивал свой кинжал из-под ребер на левой стороне груди Ганса Пфааля. Покончив с голландцем, он присоединился к своим товарищам, наседавшим на Петерса. Со зловещей улыбкой этот верзила поигрывал дубинкой, которую он держал в левой руке; в его правой руке на уровне бедра посверкивал окровавленный кинжал. Когда громила проходил мимо неподвижной фигуры капитана Ги, распростертого на палубе, вдруг раздался пистолетный выстрел. Дубинка вывалилась из пальцев матроса, он упал на одно колено, схватившись левой рукой за живот.
Невзирая на грохот Симмсовой бездны, я услышал, как громила тоном обиженного ребенка произнес:
— А я-то думал, что вы померли!
Тут он упал на второе колено — и я разглядел капитана Ги полностью. Прислонившись затылком к швартовой тумбе, он со слабой кривой улыбкой смотрел на матроса. В руке капитана был короткоствольный крупнокалиберный пистолет.
— Ты ошибся, парень, — сказал капитан.
Я двинулся к двум матросам, что наступали на Петерса — один из них подхватил с палубы саблю, которую выронил его сраженный раньше товарищ. Именно этот, с саблей, первым услышал мои шаги — и развернулся лицом ко мне. Он чуть согнулся в поясе и пошел вперед, держа саблю самым нелепым образом — низко, чуть вбок, готовясь вонзить ее, словно это был нож. Смех да и только. Я стремительно и смело шел прямо на него. Разделаться с этим неумехой будет парой пустяков для такого опытного фехтовальщика, как я.
Но тут меня угораздило поскользнуться на птичьем помете. Из-за своего глупого высокомерия я упал чрезвычайно низко — в буквальном смысле слова. Мой противник вырос надо мной в мгновение ока и изготовился воткнуть конец сабли мне прямо в трахею. Лежа на спине, я выставил вперед правое колено, чтобы хоть как-то остановить его. Но, запрыгивая на меня, он тоже выставил вперед колено, чтобы надавить им мне на грудь. Я отчаянно брыкнулся. В результате его колено качнулось в сторону и придавило бицепс моей правой руки, которая при падении ушла далеко в сторону. Бесполезная в этом положении сабля выскользнула из моих пальцев. Я рванул свою правую руку из-под его колена и двумя руками сразу встретил клинок противника. Я ухватил саблю за лезвие, которое показалось мне в запале схватки удивительно тупым. Увы, оно было достаточно острым…
Из порезов на моих руках хлынула кровь, обагряя мою рубаху на груди, и матрос злорадно осклабился. Его морда была прямо надо мной, рядом. Я вдыхал зловоние его гнилозубой пасти. От этого, а не от порезов, было впору потерять сознание!
Где-то в стороне звучали крики и ругань — это продолжал схватку Петерс. Тут корабль снова завис над волнами — и клинок гнилозубого подонка до половины вошел мне в ладонь левой руки. Вокруг корабля творилось такое, что даже в сложившемся отчаянном положении я сознавал рев Симмсовой бездны — равный грохоту тысячи Ниагар. Краем глаза из своей идиотской позы я видел, что слева от меня высоко в небе колеблется столб водной пыли — словно колонна тумана — и этот столб смещается в нашу сторону, бледный, зловещий, подобный призраку великана…
Я плюнул прямо в морду моему противнику. Знаю, это не по правилам, так джентльмены не поступают — да и учитель фехтования меня таким приемам не учил. Но один британский офицерик по фамилии Флэш, с которым мы однажды гудели всю ночь в какой-то забегаловке, поведал мне, что чуть было не погиб во время дуэли, когда его противник применил этот, мягко говоря, неординарный прием — неизменно ошеломляющий и выводящий из себя. В моей памяти этот рассказ засел как вопиющий пример самого хамского нарушения этикета. По счастью, я не офицер и не джентльмен. Прием сработал замечательно.