Миры Роджера Желязны. Том 1
Шрифт:
И сейчас за окном кареты царил унылый пейзаж — очередная сожженная деревня. Через некоторое время после того, как я перестал смотреть из окна, карета вдруг дернулась и поехала скорее. Я услышал возмущенное «Бац!» — и с горы нашего имущества слетел Грип, усевшийся прямо на парик Петерса. Очевидно, птице надоело разучивать стихи с Дюпеном. После нашего прощального визита к ее хозяину, по возвращении на «Ейдолон» и после беседы с месье Вальдемаром, я поднялся на палубу и обнаружил на корабельных снастях Грипа, который приветствовал меня веселым криком: «Vingt francs pour la nuit, monsieur» — «Двадцать франков за ночь, месье».
Сейчас Грип явно добивался нашего внимания, чтобы выразить свое негодование слишком большой скоростью кареты. Он всегда устраивал возмущенные концерты, когда Эмерсон завладевал поводьями и гнал лошадей как сумасшедший. Возницы не любили вступать в споры с сиамским близнецом Петерса — и обычно все кончалось тем, что звали Лигейю, чтобы она месмерическими пассами успокоила понесших лошадей. После чего Петерс отнимал поводья у Эмерсона и журил его.
— Эй-эй! Грип, ну-ка верни! — услышал я неожиданный вскрик, и напротив завязалась небольшая схватка за парик между вороном и Петерсом. Шум и возня побеспокоили Лигейю, которая сидя дремала рядом со мной.
Она зевнула, деликатно прикрывая рот рукой, и спросила:
— Он что — опять за свое? Я кивнул.
Пока Лигейя тихонько потягивалась, карета неслась вперед со всей возможной скоростью — нас качало и подбрасывало. Нечеловечески толстыми пальцами Петерс схватил птицу сразу за клювом и строил ей страшные рожи, пытаясь добиться своего.
— Ну же, славненький Грип, — приговаривал он, — отдай эту штуку доброму дядечке Петерсу.
Но когда он отнял парик у ворона, птица разразилась неостановимым потоком ругательств. Петерс предпочел не водружать свой парик на место, а сунуть его обратно в птичьи лапы. Грип на время умолк. Лигейя привстала, раздвинула тяжелые занавески на своей стороне, спустила оконную раму, выглянула наружу и стала делать привычные пассы. Почти в тот же момент карета замедлила ход.
— Надо хорошенько надавать по загривку этому Эмерсону! — проворчал я.
Лигейя подмигнула мне и высунулась из окна еще больше. Я придержал ее за талию. Через полминуты она жестом попросила помочь ей вернуться на сиденье.
— Теперь моя очередь, — сказал Петерс, поднимаясь.
— Нет необходимости, — сказала Лигейя. — Он вернул вожжи вознице.
— Это на него не похоже, — сказал Петерс. Она пожала плечами.
— Должно быть, наскучило.
— Должно быть, — кивнул Петерс, садясь на место. Вскоре он уже снова дурачился с Грипом.
— Скажи «Больше никогда!» — дразнил он птицу. — Этому учил тебя джентльмен в Париже. Ну-ка, давай!.. Больше никогда! Больше никогда!
— Амонтильядо! — вдруг заорала неугомонная птица, одетая в траурно-черные перья. — Амонтильядо!
Вслед за этим ворон разразился безумным, почти человеческим хохотом, после чего несколько раз подряд сымитировал звук пробки, вылетающей из бутылки шампанского.
— Если я не ошибаюсь, амонтильядо — крепкий напиток? — спросил Петерс, глядя в мою сторону. — Ведь так?
— Так, так, — рассеянно ответил я, думая о своем. А думал я о том, что предпринять в Толедо. Месье Вальдемар не дает никаких гарантий, что фон Кемпелен именно там, — лишь утверждает, что поездка в Толедо — правильный шаг на пути к освобождению Анни.
— Больше никогда! — вкрадчиво настаивал Петерс.
— Амонтильядо! — упрямо отвечал Грип.
За день до прибытия нашего в Толедо, сидя в движущейся карете, мы услышали стук сверху. Поскольку Эмерсон крепко спал, свернувшись в ногах Петерса (что в последние дни случалось часто, без особого принуждения с нашей стороны), то мы решили, что это о чем-то сигнализирует возница. Петерс выглянул в окно и спросил, в чем дело, но возница был удивлен — это не он стучал!
Тут стук возобновился. Лигейя повернулась ко мне и строго спросила:
— Это не вы балуетесь животным магнетизмом?
— Нет. Я уж позабыл, когда в последний раз пробовал.
— У меня очень странные ощущения, — сказала она. Она выглянула в окно и приказала вознице остановиться.
— В чем дело? — спросил я.
— Все очень странно, — ответила она.
Когда карета остановилась подле раскидистого дерева, Лигейя приказала спустить привязанный к верху кареты винный ящик. Затем велела вознице и его помощнику отдохнуть поодаль, за холмом. Петерс предпочел присоединиться к ним. Когда они ушли, у меня мороз по коже прошел, потому что стук возобновился. Стучали из ящика-гроба.
— Откройте крышку, — приказала Лигейя.
Я развязал последний узел и поднял крышку. Глаза месье Вальдемара были открыты, зрачки видны полностью. Глядя на нас довольно осмысленным взглядом, он произнес:
— Все хуже и хуже.
— Что происходит? — осведомилась Лигейя.
— Я проснулся сам по себе, без вашего вызова. Что это значит — неужели жизненные силы возвращаются ко мне?
— Я бы сама хотела знать, — ответила Лигейя. — Вам известно, зачем пробудившая вас неизвестная сила сделала это?
Его правая рука зашевелилась, и он вдруг накрыл ладонью мою руку, лежащую на закраине ящика. Мне потребовалось огромное усилие воли, чтобы не отдернуть свою руку.
— Вы должны отделиться от остальных до прибытия в Толедо, — сказал месье Вальдемар, обращаясь ко мне. — В противном случае все они погибнут.
— А нам что делать? — спросила Лигейя.
— Поворачивайте и направляйтесь на восток. О Дальнейшем спросите меня на закате.
— Ума не приложу, что именно мне делать в Толедо, — сказал я.