Миры Роджера Желязны. Том 24
Шрифт:
— Мне надо кое-что тебе сообщить, — прозвучало в голове.
— Что? Кто ты? Что сообщить? — попытался спросить я.
— Извини, — отвечал приглушенный голос, — мне это пока внове. Если отвечать по порядку, я там же, где всегда — на твоем запястье. Логрус, пробившись, добавил мне возможностей, чтобы я смогла передать тебе его сообщение.
— Фракир?
— Да. Первое, что я приобрела, когда ты пронес меня через Логрус, — это способность чуять опасность, подвижность, боевые рефлексы и зачатки сознания В этот раз Логрус добавил способность к прямому телепатическому контакту и усилил мое сознание, чтобы я смогла пересказать его слова.
— Зачем?
— Он торопился, поскольку мог пробыть здесь лишь долю секунды, и это был единственный способ ввести тебя в курс дела.
— Я не знал, что Логрус обладает сознанием. Послышалось что-то вроде смешка.
Затем:
— Трудно дать определение разуму такого порядка, и, полагаю, ему нечасто приходится говорить, — отвечала Фракир. — Его энергии обыкновенно направлены на другое.
— Ладно, а зачем он меня вырубил?
— Нечаянно. Это побочное следствие того, что он сделал со мной, когда увидел, что не может объясниться с тобою иначе.
— Почему он не мог пробыть здесь дольше? — спросил я.
— Такова природа этой страны, которая лежит между Тенями и в основном недоступна как для Пути, так и для Логруса.
— Своего рода демилитаризованная зона?
— Нет, дело не во взаимном соглашении. Просто и тому и другому крайне трудно сюда проникнуть. Вот почему местность выглядит практически первозданно.
— То есть они не могут сюда попасть?
— Примерно так.
— Как вышло, что я ничего об этом не слыхал?
— Может быть, потому что сюда вообще трудно попасть.
— Так что ты хотела сообщить?
— Главным образом, чтоб ты больше не вызывал Логрус, пока остаешься здесь. Проводящая среда крайне ненадежна, и неизвестно, как спроецированная энергия поведет себя без заземления. Это может быть для тебя опасно.
Я потер пульсирующие виски. По крайней мере, новая боль отвлекла от мыслей об ушибленной челюсти.
— Ладно, — согласился я. — Он намекнул, зачем я здесь оказался?
— Да. Это испытание. Какого рода — не знаю.
— Есть ли у меня выбор?
— В каком смысле?
— Могу ли я взбунтоваться?
— Полагаю, да. Но тогда не знаю, как ты отсюда выберешься.
— Значит, меня отсюда выпустят, если я исполню их требования?
— Если останешься в живых, да. Если не останешься, наверное, тоже.
— Значит, выбора у меня все-таки нет.
— Выбор будет.
— Когда?
— Где-то впереди. Где именно, не знаю.
— Почему бы просто не повторить мне свои инструкции?
— Рада бы, да не могу. Они всплывают в ответ на вопрос или ситуацию.
— А душить ты от этого не разучилась?
— Нет.
— И то хлеб. Есть у тебя какие-нибудь предположения, что мне делать дальше?
— Да. Взбираться на самую высокую гору слева.
— Которую… Ага, кажется, вижу, — сказал я, наткнувшись взглядом на ослепительно белый утес.
Я двинулся вперед и вверх по склону. В сером небе медленно поднималось черное солнце. Стояла зачарованная тишь.
— А ты знаешь, что именно мы должны в итоге найти? — попытался выговорить я в сторону Фракир.
— Я уверена, что информация во мне есть, — последовал ответ, — но вряд ли ее удастся извлечь, пока мы не дошли до места.
— Надеюсь, ты не ошибаешься.
— Я тоже.
Склон становился все круче. Я не мог знать, сколько прошло времени, но, вероятно, не меньше часа, прежде чем я одолел предгорья и начал собственно подъем. За всю дорогу мне не встретилось ни одного следа и вообще никаких признаков жизни, но несколько раз я натыкался на длинные, видимо, природные рытвины, ведущие к высокому белесому обрыву. Должно быть, на его штурм ушло несколько часов, потому что черное солнце перевалило через зенит и начало клониться к западу, за вершину. Меня бесила невозможность ругнуться вслух.
— Откуда мне знать, что я делаю именно то? Или иду, куда надо? — спросил я.
— Ты по-прежнему движешься в верном направлении, — отвечала Фракир.
— А долго еще?
— Понятия не имею. Но когда доберешься, сразу пойму.
— Солнце вот-вот скроется за горой. Ты не обознаешься в темноте?
— Думаю, когда солнце сядет, небо просветлеет. У негативного пространства есть свои забавные особенности. Одним словом, здесь что-нибудь всегда светло и что-нибудь всегда темно. Не заблудишься.
— Как по-твоему, что мы тут вообще делаем?
— Полагаю, участвуем в одном из этих дурацких рыцарских приключений.
— Воображаемом? Или настоящем?
— Они все состоят из того и другого помаленьку, но, чувствую, в нашем здорово преобладает второе. С другой стороны, все, что ты встречаешь между мирами, излишне тяготеет к аллегории, к символу — ко всей той дряни, которую люди выпихивают в область бессознательного.
— Другими словами, этого ты тоже не знаешь.
— Наверняка не знаю, хотя пробавляюсь гениальными догадками.
Я уцепился руками, подтянулся, вылез на следующий уступ. Некоторое время шел по нему, потом снова полез вверх.
Солнце наконец скрылось, но темнее от этого не стало. Тьма и свет просто поменялись местами.
Я вскарабкался на пяти-шестиметровый обрыв и остановился, увидев за ним в скале углубление — даже не пещеру, а явно рукотворный свод, такой высокий, что под него можно было бы въехать верхом.
— Надо же, — встрепенулась Фракир. — Оно.