Миры Роджера Желязны. Том 6
Шрифт:
И я его принял.
— Браво! Наконец-то среди нас нашелся хоть один, у кого мозги работают как надо.
— Но ты-то тут ни при чем, старина, — сказал я.
— То есть как это ни при чем? Очень даже при чем. И все время был при чем.
— Ладно, не будем спорить. Сейчас это не имеет значения. Да и в обозримом будущем тоже.
— Возможно.
— Что значит «возможно»?
— Это значит, что будущее покажет. Обозримое будущее.
— Ты же знаешь о нем не больше, чем я. Ну, если точнее, то немногим больше.
— Пожалуй. Так давай же начнем поскорее!
— Ты столько времени ждал. Подождешь еще минуту. Вот докурю — и начнем.
— Ладно, погрусти, погрусти, полюбуйся пейзажем. Кстати, ты ведь не понимаешь, на что смотришь.
— А ты понимаешь?
— Да уж не беспокойся.
— Ладно, поживем — увидим.
— Увидим. Еще как увидим.
Ночь была ясная, и я без труда различал вдали несколько огромных кратеров — их острые очертания скрадывались низкорослой темной растительностью. Приглядевшись, можно было заметить на склоне одного из них развалины довольно большого, похожего на крепость здания. Я как зачарованный не мог отвести взгляда. Когда же я разгадаю тайну этих руин? Сколько лет я смотрю на них? И глазами скольких своих предков?
Нет, хватит! И так уже загадок более чем достаточно!
Поднявшись, я затушил сигарету и вышел из комнаты отдыха.
Пока я производил сложные и небезопасные манипуляции с кодовым замком на входе в «Картотеку», мое возбуждение возрастало. Для того чтобы открыть дверь, потребовалось пятнадцать минут. Как только я проник внутрь, зажегся свет. Дверь за мной захлопнулась.
Помещение было просторное: сорок футов в длину, шестьдесят — в ширину. В дальней от входа стене имелась ниша, в которой был установлен пульт, а с обеих сторон от него приделаны полки шириной примерно в тридцать дюймов каждая; они расходились от пульта, как крылья, и на них уступами, один над другим, высились вспомогательные агрегаты. Массивное вращающееся кресло было развернуто мне навстречу, как бы приглашая сесть.
Я снял куртку, аккуратно ее свернул и положил на журнальный столик. Уселся в кресло и принялся подготавливать аппаратуру к работе. Минут десять провозился, подключая уйму всяческих узлов в необходимой последовательности. Это занятие меня несколько отвлекло, и я уже не так волновался, как вначале, когда только сюда вошел.
Наконец все режимы и уровни установлены. Пора начинать.
Я открыл дверцу шкафчика слева и вытянул оттуда шлем на длинном и мощном кронштейне. Проверил его исправность.
Водрузил шлем на голову — его края уперлись мне в плечи. Через прорези для глаз я мог следить за показаниями приборов. Нажал на кнопку пуска. Ощутил в стенках шлема вибрацию — это они подстраивались, чтобы обхватить все, даже самые незначительные выпуклости моего черепа. Подкладка плотно облегала затылок, темя, виски. Голову легонько тряхнуло, я почувствовал струение анестезирующей жидкости. Часть ее, не промочив мою густую шевелюру, потекла за воротник. Ничего страшного, высохнет. Знал бы заранее — обрил бы голову.
Не думаю, чтобы кому-нибудь понравилось созерцать собственные потроха, тем более содержимое черепной коробки. А вот мне предстояло именно это. Не в буквальном смысле, разумеется.
Каков бы ни был у человека его жизненный опыт, размышления о чувствах сами по себе уже вызывают некоторое волнение. Даже если размышляешь о чувствах, которые никогда не переживал.
Вспыхнул голубой огонек индикатора, и я понял, что разряды начали безболезненно пронизывать кожный покров черепа, черепную коробку, твердую оболочку мозга, а затем и паутинную, и мягкую оболочки, пролагая себе дорогу в избранные для процедуры участки мозга и создавая там необходимое напряжение. Я закусил нижнюю губу. Вот, значит, каким образом мы совершенствуем себя.
Итак, можно было приступать к обычной процедуре, которой подвергал себя каждый новый связной. Мне предстояло погрузиться в глубины нашего коллективного сознания и чистить те его участки, которые были омрачены жизненным опытом Ланжа Младшего и Энгеля и потому могли внести разлад в мою собственную личность. Для верности следовало уничтожить их воспоминания вообще обо всем, что с ними когда-либо происходило.
Да, это было жертвоприношение или, если угодно, частичное самоубийство — избавиться от лишнего (в особенности — негативного) опыта моих предшественников. Ведь никто не знает, какую нагрузку способен выдержать человеческий мозг, поэтому еще в незапамятные времена было решено не испытывать его на прочность. И я считал это решение разумным. Насколько мне известно, мы всегда придерживались этого принципа. Его действенность подтверждалась как раз фактом существования нашей семьи. До сих пор, во всяком случае. Поэтому Ланжу Младшему и Энгелю суждено было умереть вторично… вернее, превратиться в неких неприкаянных демонов моего подсознания…
Но я ни на миг не забывал о мистере Блэке, и, чтобы эффективно действовать, мне нужно было стать как можно сильнее и обладать совокупностью коллективного опыта. В случае опасности мертвую память было разрешено воскрешать — хоть это, слава Богу, я/мыне забыли.
Я не знал, применялась ли кем-нибудь из нас в прошлом эта крайняя мера, и тем более не мог себе представить последствия такого поступка, но почему-то был уверен, что получу от предков не только опыт, но и необходимые мне сейчас свойства характера. Ведь пока что я все еще оставался самим собой, хотя частично был уже Энгелем и частично Ланжем Младшим. Короче, цель оправдывала средства.
Я перевел взгляд на коммутационную панель, увидел вставленные в гнезда штекеры (их было семь), а также множество гнезд пустующих… Сердце у меня бешено заколотилось. Каждый штекер — жизнь связного, а в каждом связном, как невидимая бабочка, трепетала жизнь всей нашей семьи!
Я протянул к панели сразу ставшую влажной от пота руку…
Штекер вставлялся в панель всякий раз по завершении процедуры стирания опасных участков памяти. Выдернуть его означало свести на нет усилия, которые затратил предыдущий связной, уничтожая нежелательное наследие своего предшественника. Иначе говоря, то, что он уничтожил, могло воскреснуть во мне.