Миры Стругацких: Время учеников, XXI век. Важнейшее из искусств
Шрифт:
Домой я пришел уже на бровях, хоть и абсолютно трезвый, однако руки и ноги дрожали, а в голове шумел камыш и сквозняки в дуделки дули: у-у-у-у…
Зашел в лес за домом и, не раздеваясь, улегся в ручей, который открыл целую жизнь тому назад. Целую прошлую жизнь, к которой возврата нет. Сколько у меня таких жизней? Сколько вообще у человека таких жизней бывает?..
Вода обтекала меня, как бревно или камень, со всех сторон, где могла достать: утыкалась в макушку, заскакивала на лоб, стекала по лбу и щекам… А тело было погружено в воду полностью, потому что я в дне яму выкопал. Минут пять лежал, не шевелясь и переставая себя ощущать. Растренировался, однако… Надо срочно форму восстанавливать. Ну, при такой нагрузке быстро восстановится,
Отлежавшись, вернулся к дому. Снял одежду, развесил на ветвях. Вошел внутрь с некоторой опаской. Запах прокисшей еды практически выветрился. Зато появился запах свежей ароматной травы. Ее пучки я и обнаружил на столе, на лежанке, просто на полу. Кто-то накидал. «Нава возвращалась? Только без мистики, Кандид! Только без мистики! Ее нам только не хватало для полного счастья. Мало ли… Ты заботишься о людях, люди заботятся о тебе». Я, конечно, понимал, что люди вообще не заботятся, заботится конкретный человек, но додумывать это до конца не было ни сил, ни желания. Я упал на лежанку лицом вниз и сразу отрубился. Ничего не снилось, как бревну. Хотя что мы можем знать о снах бревен?
А утром по потолку ползли муравьи и вдоль цепи редко стояли сигнальщики, шевеля усами. Зря ждете: мне вам приказывать нечего, да и не очень я это умею, а Навы больше нет. Ни для вас, ни для меня. Невольно покосился на ее лежанку. Мох на ней разросся, сделав мягкий слой раза в два толще. Некому понежиться…
И Старец не скреб по котелку ложкой и не стрелял в меня глазами, ожидая, когда я их открою, чтобы поговорить со мной. Одиноко ему было. Но ведь целыми днями ходил по домам и говорил, говорил, а когда собрание, то, можно сказать, только он и говорил, хотя, конечно, кто ему позволит одному говорить, но больше всех — это точно. Теперь и я так буду: ходить и говорить — и останусь одиноким, потому что одиночество — это когда дома не с кем поговорить, крайний случай — когда и дома своего нет. А был ли у старика дом? Что-то не припомню.
А еще я обнаружил, что прикрыт простыней, хотя точно знаю, что вечером рухнул, не прикрываясь, — сил не было и душно. Очень захотелось поверить, что это Нава телепортируется из своего озера. Но я помнил, что еще с вечера дал зарок: никакой мистики. Да и откуда ей взяться? В Зеленой Запретной Зоне все по науке. По самому последнему ее писку.
Интересно, кто меня голышом обозрел? Впрочем, подумаешь, невидаль какая! Лес не Город — здесь все звери голыми бегают, а человек — тоже зверь лесной, только у него шерсти мало, да и та вся на носу, как Кулак утверждает, потому и одежду придумали.
Кстати, одежда… Вчера утром я сменил рваную одежду на новую, которую для меня запасливо вырастила Нава. Несколько комплектов. Надо и эту, рваную, разорвать на кусочки и посадить. Наш участок рядом с одежными деревьями. Я достал из ножен скальпель и разрезал одежду на куски, сунул их в мешочек и вышел из дому, направившись к одежному семейному участку. Это было недалеко, хотя по новым правилам безопасности, которые мы вчера со Старостой разрабатывали, отлучаться из деревни в одиночку теперь запрещалось. Но пока они не были обнародованы и признаны законом, я осмелился их нарушить. Хотя мне было стыдно: сам придумал, сам и нарушаю. Но кого я мог позвать на свой участок? То-то и оно — некого. Да и пока любому из них объяснишь, что к чему, полдня пройдет. Нет у меня такого запаса времени.
Фрачная пара так и болталась на ветке. Так ей и надо — надо же такую глупость придумать! Видимо, в прошлой жизни во мне еще теплилась позапрошлая, совершенно в этом лесу неуместная. Пусть этот фрак и будет памятником ее нелепости. Чтоб я не забывал. Я быстренько зарыл кусочки одежды в землю, приговаривая:
— Расти-расти, одежка, прикрой меня немножко, тебя я, не жалея, теплом своим согрею…
Похлопал ладошками по взрыхленной земле да и поднялся. Задрал голову на соседнее одежное дерево. А ведь я… Я ж ему кое-что заказывал… Не получилось? Ясное дело, в лесу такого не бывает… На толстенной ветке, как болезненные наросты, пухли громадные почки, из которых пыталось вылупиться нечто. По размерам весьма подходящее под то, что я заказывал!
Я вздохнул и побежал в деревню, но мысль зародилась… Нужно дать ей созреть.
На столе внутри дома стоял знакомый, вкусно пахнущий горшок. Я улыбнулся и принялся вкушать. Мне теперь понадобится много энергии.
Так пошли дни друг за дружкой, как муравьи: одни — из сегодняшнего в завтрашнее, другие — из будущего в настоящее. А я стоял и якобы шевелил усами-антеннами.
День за днем старательно отрабатывал с народом и рукопашный бой, и фехтование на палках, научил затачивать палки в каменных расщелинах, превращая их в пики. Конечно, можно было бы постараться изготовить и каменные наконечники, но в лесу не водилось лат и щитов, чтобы их пробивать, а острая палка твердого дерева все живое проткнет. Даже крокодила, если с умом тыкать. Отрабатывали и бой с мертвяком, которого всегда изображал я. Но вот тут-то и проявлялся ступор: они с великим энтузиазмом принимались «гугукать» и «гагакать», плескать в мертвяка водой, изображавшей травобой или бродило, и вежливо медленно тыкать палками, которые я всегда отбивал и выбивал у них из рук, хорошо зная, что у мертвяка это получится еще лучше. Только у Кулака получалось иногда неплохо. И то если в руках он держал не пику, а увесистую дубину. Неоднократно мне только в последний момент удавалось ускользнуть от неминуемой гибели или серьезной травмы — соразмерять силу удара он так и не научился, не понимал, чего от него хотят.
Но когда появлялся настоящий мертвяк, а они появлялись с настойчивостью времени суток, то Кулак принимался «гугукать» и махать своей дубиной издали. Я уже начинал предполагать, что это у них не условный рефлекс, а безусловный, который не перешибешь. И каждый раз раздавались истошные крики:
— Молчу-у-н! Мертвяк!..
И мне приходилось срываться с места, где бы я ни был, и бежать на рандеву с биороботом. Из половинок мертвяков, отмытых и высушенных, получались отличные корыта. После моего возвращения мы не потеряли ни одной женщины, но ситуация мне не нравилась — а вдруг, упаси лес, я в болото провалюсь? Что, прощай деревня?.. Как-то надо было переломить ситуацию. Однако, если бы проблема была только в переломе психологических установок моих подопечных, я, наверное, вряд ли решился бы на то, на что решился.
Я четко осознавал, что вся наша деревенская суета похожа на хлопоты муравьев в своем муравейнике в отсутствие муравьеда, — проголодается, придет и слизнет, не заметив наших защитных стараний. Конечно, мертвякам в малом количестве мы могли противостоять более или менее эффективно, и это хорошо, это правильно, ибо дает деревне продержаться в сохранности, выиграть время. Но для чего выиграть? Чтобы сохранить себя для «муравьеда»?..
Сейчас Хозяйки лениво присылают сюда по одному или по паре мертвяков, но им может надоесть урон биороботов, и тогда я на их месте прислал бы взвод или роту мертвяков. А то и гиппоцетов с рукоедами направить — пыл защитничков поумерить и включить их в пищевую цепочку леса или загнать в Одержание, чтобы ценная биомасса не пропала.
Хотя нет: я на их месте вместе с мертвяками в качестве грузового транспорта пришел бы сюда сам, усыпил, загипнотизировал и препроводил бы куда требуется. Не понимаю, почему они до сих пор этого не сделали? Видать, ручки прелестные не доходят. Маловато их, наверное, для тотального Одержания… Удав не глотает больше, чем может переварить.
Вот и нужно нам время выиграть, чтобы до того момента, как руки Хозяек дотянутся до нашей деревни, что-то придумать. Но что?! А Выселки что, хуже? Их пусть одерживают? И другие деревни, про которые я ничего не знаю… Не по-человечески получается. Хотя, наверное, надо сначала понять, что с одной деревней делать, прежде чем вселесное партизанское сопротивление организовывать. Ясно, что весь «урожай» нам не спасти, но хоть бы семенной фонд сохранить.