Мишель и Маша, или Да здравствует Нинель!

Штерн Борис Гедальевич

Можно лишь представить первое появление росов в Европе, вспомнив попойку Шлимана в шведской королевской академии: глубокая ингельгеймская ночь, пир в императорском дворце в честь прибытия послов, Людовик Благочестивый уже под столом, летописец Пруденций лыка не вяжет и несет всякий вздор; двое росов (швед, он хоть и Рюрик, но уже перешел в росскую веру) глушат все подряд и уже начинают выяснять между собой отношения:

«Ты кто такой?»

«А ты кто такой?»

В самом деле: кто же они такие? Почему поначалу приняты германским императором за норманских шпионов, а потом вдруг сделались лепшими друзьями?

Дело в том, что один из них, переводчик, — безусловно, швед (варяг, скандинав, норман, чудь, «искатель счастья и чинов, заброшен к нам

по воле рока»), а второй (вот она, первая достоверно зафиксированная летописцем Пруденцием росская историческая фигура!) — а второй, собственно, и есть кореной рос, Великий Посол новой державы. Но германский император не разбирается в национальных тонкостях, для него все шведы, что китайцы, на одно лицо, императору подозрительна путаница самоназваний — почему эти чудные шведские викинги из скандинавских норманов называются Рос? Они сами так себя называют, или кто их так называет?.. Странно: почему не пошли из Византии домой, в какую-то свою Москву [38] , которую так любят и называют раем земным, а обходят ее стороной, делая крюк через пол-Европы? Где имение и где наводнение, где Москва и где Ингельгейм!.. Первая мысль при встрече: «Шпионы!» Первая мысль на следующее утро: «Рассолу!» В свою очередь, росский Посол, естественно, ни бельмеса не смыслит ни в греческом, ни в немецком, ни в международной латыни (только и вызубрил по-английски: «na Rusi veselie piti»), он впервые выехал зарубеж, весь политес за него решает швед, но и норман не тянет уже, кишка слаба у викинга, спит скандинав, уронив голову в серебряное блюдо из императорского сервиза.

38

Mousikowius

«Чудик ты… рюрик ты… — пьяно бормочет Посол, но в блюдо еще не падает, посольскую марку держит. — Что росу польза, то немцу смерть».

Остается лишь предположить, что московский Пахан, снабдив Посла инструкциями и подарками для Теофила, и сунув кулак под нос: «Гляди мне!», отправил его в Византию прощупать «что там да как с проливами» еще в конце апреля или в начале мая прошлого (838-го) года, когда вскрылся ото льда Борисфен-Славутич, и можно лишь представить, как московский Посол с переводчиком и с телохранителями, медленно плывя вниз по течению из варягов в греки («среди племен варварских и бесчеловечных»), останавливаясь буквально у каждого столба на греко-варяжском пути и в каждом жидовском трактире, в жутких пьянках с драками и христосованьем присоединяя к Роси деревлян, берендеев, кривичей, вятичей и берковичей, обещая им рай земной в объятьях Москвы, и подминая под себя каких-то совсем еще диких абреков, чучмеков, половцев, печенегов и архаровцев, добрались наконец вдвоем (телохранители конечно спились по дороге) к началу зимы до Константинополя — полупьяные, оборванные, без посольских грамот и без паханских личных подарков императору Теофилу, но первым делом с наглостью неимоверной прибив гвоздями свой щит на вратах Цареграда (то есть, тут же по-наглому переименовали чужую столицу — мол, так и было!), покорили императора Теофила своими честными голубыми глазами, естественным младенческим поведением и полной неспособностью вспомнить откуда они пришли.

«Ну, послал Бог соседей!» — пришибленно подумал византийский император.

Потом Теофил за пьянками-банками и душеспасительными беседами о рае земном в стране Рос уже ни о чем не думал до самой весны, а в женский день 8-е марта 839 года, продрав глаза, наконец увидел, что коровы не доены, дети не кормлены, жены не …..ы, понял, что так дальше жить нельзя, написал рекомендательную записку и сплавил дорогих гостей, которые забыли дорогу домой (врали конечно, просто не хотели возвращаться домой под топор московского Пахана, «который слезам не верил») к германскому императору, который в свою очередь, выйдя из запоя, отфутболил росских послов искать свою Москву к французскому королю.

Таким образом, Шлиман предположил, что земной рай куда послы хотели, но никак не могли вернуться, находился где-то между Германией и Византией в среднем течении Борисфена (послы называли свою главную реку то Днепром, то Славутичем), в этом естественноисторическом фокусе Восточноевропейской равнины.

Шлиман взялся за свое первое Дело, но оказалось, что первым делом нужно было получить лицензию на археологические раскопки.

Его окружали враги, цивилизованные враги! Легче поладить с голодными дикарями (попросту накормить их), чем с цивилизованными мсье курицами — они всегда сыты, но жрут тебя просто из гастрономического интереса. Шлимана не принимали всерьез. Снабжали протухшими консервами и разбавленным мочой бензином. Его лопате не разрешали копать. Особенно доел Мишеля очередной мсье куриц из посольства в автономном Симферополе — прекрасный, отлично сохранившийся образец посольского чиновника-бюрократа по имени Отвал-башки: плотный, холеный еврей из крымских татар, без живота, свежий, отдохнувший, загоревший, только что из Ялты, в золоченой оправе, с лысиной, с усиками — ах, как он был хорош!

— Что вы там собираетесь копать — Атлантиду?.. — допытывался Отвал-башки. — Что-что?.. Рай на земле?.. Москву? Какую Москву? А разрешение на Москву у вас есть? Надо уплатить налог на археологические раскопки.

— Но эти раскопки будут производиться за пределами Израиля, — объяснял Шлиман. — Эта земля НИЧЬЯ.

— Ничейной земли не бывает. Если же вы обнаружите рай на земле, то обязаны немедленно поднять израильский флаг и сообщить в ближайшее посольство — рай земле автоматически станет нашим.

— Но раскопки проводятся в благотворительных целях.

— Это как? — не понял Отвал-башки.

— За свой счет и по согласованию с местными племенными органами самоуправления. В моей экспедиции будут заняты сотни безработных аборигенов. Оплата по договору, бесплатное питание и лечение, премии за особо ценные находки.

— Не знаю, что вы задумали, но все равно вы их объегорите. Благотворительность должна подтверждаться документально. Вы можете подавать нищим на улице — это ваше личное дело, но это действо не назывется благотворительностью. Производство раскопок с возможным нахождением исторических ценностей требует государственного присмотра. Нужно экспертное заключение.

— Вывоз ценностей производиться не будет.

— Не верю, но тем более — на фиг вы нам нужны без ценностей? — намекнул Отвал-башки. — Политическая обстановка в Приграничье непредсказуема. Каждый день перевороты. О каком самоуправлении вы говорите — там в некоторых глухих местах до сих пор сохранилась советская власть. Кому копало… извиняюсь, кому попало копать не позволят — ни мы, ни они. За вами придется все время присматривать и выдирать из критических ситуаций. У меня и без того много дел.

— А взятки вы берете? — прямо спросил Шлиман и деловито полез в карман.

— А как же! — обрадовался Отвал-башки. — Археологическими драгоценностями.

— Во! — ответил Шлиман, делая двойной оскорбительный жест: вытащил из кармана фигу и рубанул ребром ладони по локтевому сгибу.

Удивительно, но прошло и на этот раз: Отвал-башки уныло понюхал фигу, немного подумал и выдал Шлиману пустой бланк-разрешение на гербовой бумаге с запечатанными ленточками:

— Так бы сразу и сказали. Заполните сами. Кстати, флаг у вас есть? Возьмите шелковый, в посольстве.

Мишель с этим флагом изъездил на лендровере всю Восточноевропескую равнину вдоль и поперек к северу от развалин Днепрогеса, обнаружил место с тремя подозрительно удобными холмами над рекой и остатки пешеходного моста к пляжам и огородам, на свой страх и риск начал раскопки и откопал-таки первую столицу Роси с памятником какого-то дядьки с булавой на коне.

Откопал, схватился за голову и сказал себе:

«Дурак ты! Конь с яйцами! В огороде бузина, а в Киеве дядька! Богдан! Схылы Днепра! Киев — мать городов росских! Рось, да не та! Киевская, а не московская!»