Мисс Кэрью
Шрифт:
— В Бельвью, мадам, недалеко от Севра. У меня там есть кузен, которому принадлежит дом в очаровательном месте, и… и мадам может жить там столько месяцев, сколько ей заблагорассудится.
— Это действительно восхитительно, Пьеретта, — сказала я, улыбаясь. — Когда мы сможем отправиться туда?
— Завтра, если мадам будет угодно, или послезавтра.
Я назначила следующий день, решив, что вполне окрепла для путешествия. В течение всего этого времени Пьеретта пребывала в состоянии неконтролируемого возбуждения. Она смеялась, пританцовывала, болтала и была вне себя от радости. Казалось, она часто собиралась что-то сказать, но сдерживалась.
Наконец наступило утро. Я много думала о том «бедном мсье», о котором мне рассказала Пьеретта, но с тех пор, как я получила письмо от барона, она почему-то хранила о нем молчание. Прежде чем мы покинули отель, я дала ей карточку с моим адресом в Бельвью, написанным на ней, и попросила оставить ее у консьержа на случай, если он зайдет; у меня было навязчивое желание увидеть и узнать этого человека.
— Он больше не приходил, Пьеретта? — сказал я, отдавая ей карточку.
— О, нет, мадам, нет.
— Не могли бы вы описать его внешность, цвет лица, рост?
— Я, мадам? Только не я! Я не приглядываюсь к джентльменам.
Так что это было бесполезно; и когда мы отъезжали, я вздохнула, подумав, что, возможно, никогда не узнаю, кто это был.
Я все еще была слаба, и вид переполненных улиц, сверкающих магазинов и множества колясок огорчал и приводил меня в трепет. Я откинулась в угол и закрыла глаза. Когда я снова открыла их, мы ехали по проселочной дороге, окаймленной бесплодными полями и голыми деревьями. Воздух был свеж и чист, и во всем вокруг ощущалось пробуждение весны. Я почувствовала, как на меня снизошли великий покой и смирение, и, хотя была молчалива, острота моих несчастий стала понемногу ослабевать. Мы миновали множество красивых загородных домов и густой еловый лес.
Затем мы въехали на аллею, окруженную деревьями, — аллею, которая должна была быть идеальным местом для прогулок в летний сезон. Карета внезапно остановилась перед изысканным маленьким загородным домиком, сплошь заросшим темным глянцевым плющом и огороженным гигантским кустарником. Здесь мы остановились. Пьеретта подала мне руку и провела по дому — все было новым, со вкусом обставленным и законченным.
— Мадам довольна? — спросила Пьеретта, улыбаясь.
Довольна! Дом был слишком очарователен, и я боялась, что арендная плата… Но Пьеретта рассмеялась и покачала головой.
— Не желает ли мадам прогуляться по саду?
Мы вышли через окна гостиной и спустились по каменным ступеням на травянистую лужайку. Даже в это время года она выглядела прекрасно. Крошечные крокусы и подснежники только что распустились; лавр, ель, лаурустина с ее розовыми гроздьями цветов и густой плющ зеленели так, словно весна уже вступила в свои права. В конце дорожки располагалась беседка с крошечным фонтаном перед ней.
— Мадам должна немного отдохнуть, — сказала Пьеретта, усаживая меня.
Что такого было в столь обычной вещи, как букет камелий, — заставившее меня вздрогнуть и задрожать, когда я увидела его лежащим на маленьком деревенском столике?
Я встала, наполовину испуганная, собираясь уйти — на гравийной дорожке послышались шаги — Пьеретта хлопнула в ладоши и убежала.
— Пьеретта! Пьеретта! — воскликнула я и уже собиралась последовать за ней, когда ко мне приблизилась высокая фигура и нежно взяла меня за руку. Я не посмотрела пришедшему в лицо, но мое сердце подсказало мне, кто это был. Какой бы слепой я ни была раньше, теперь я знала все!
— Элис! Элис! — сказал герр Штольберг, когда повел меня обратно в беседку и встал передо мной. — Я люблю вас!
Я ничего не ответил, и он продолжил.
— Элис! Я любил вас последние десять лет — с тех пор, как вы был маленьким ребенком. Когда вы был ребенком, я был мужчиной; сейчас я достиг среднего возраста, а вы — в расцвете юности. Вы можете полюбить меня?
Я молчала, слезы медленно наполнили мои глаза и потекли по щекам.
— Я никогда не покидал вас, Элис, — сказал он тем же тихим голосом, — с той ночи, когда вы в печали покинули свой немецкий дом. Я путешествовал с вами, я защищал вас. В Париже я присматривал за вами; и когда смерть угрожала лишить вас моей опеки, я тоже был готов умереть!
Я посмотрела в его темные глаза, и, когда он предстал передо мной во всем блеске благородной правды и безмерной любви, — он показался мне почти красивым.
— Я приготовил для вас этот летний дом. Будьте моей женой, Элис, и давайте жить здесь вместе! А когда наступит осень, мы вернемся в Германию и к нашему искусству.
Я грустно улыбнулась сквозь слезы.
— Но у меня пропал голос, — тихо сказала я.
— Я знаю это; и все же у вас достаточно голоса, чтобы сказать: «Я люблю вас», — и это вся мелодия, какую мое сердце хотело бы услышать.
И вот, читатель, я это сказала.
Эти слова были сказаны пятнадцать лет назад, и я до сих пор не раскаялась в них.
ГЛАВА IV
СЕВЕРНАЯ ПОЧТОВАЯ
Происшествие, о котором я собираюсь поведать вам, столь необычно, что имеет все основания привлечь ваше внимание. Это случилось непосредственно со мной, и мои воспоминания о нем так живы, словно все произошло только вчера, несмотря на то, что с той ночи минуло уже двадцать лет. За это время я рассказал эту историю только одному человеку и, поверьте, мне стоит немалых усилий сделать это снова. Все, о чем я вас прошу, — воздержитесь от навязывания мне ваших собственных выводов. Вам не нужно пытаться ничего мне объяснить. Не нужно никаких споров. У меня сформировалось вполне определенное мнение по поводу случившегося, и, имея возможность полагаться на свидетельство моих собственных чувств, я предпочитаю придерживаться его.
Итак, я начинаю! Это произошло двадцать лет назад, за день или два до окончания сезона охоты на куропаток. Весь день я блуждал с ружьем, но похвастаться было нечем. Стоял декабрь, ветер упорно дул с востока; меня окружала унылая широкая пустошь на крайнем севере Англии. Вдобавок ко всему, я заблудился. Должен признаться, это было не самое приятное место, где можно заблудиться, когда первые пушистые хлопья надвигающегося снегопада припорашивают вереск, а свинцовые сумерки сгущаются вокруг. Я прикрыл глаза рукой и с тревогой вгляделся в надвигающуюся темноту, туда, где пурпурная вересковая пустошь переходила в гряду невысоких холмов, примерно в десяти или двенадцати милях от того места, где я находился. Куда бы я ни бросил взгляд, нигде не было видно ни малейшего дымка, ни участка возделанной земли, ни забора, ни овечьих троп. Мне ничего не оставалось, как идти дальше, в надежде найти хоть какое-нибудь убежище. Поэтому я вскинул ружье на плечо и устало двинулся вперед, потому что бродил с самого рассвета и после завтрака ничего не ел.