Мисс Кэрью
Шрифт:
Тем временем, ветер прекратился; тихо падал снег, с каким-то зловещим однообразием. Холодало, быстро наступала ночь. Что касается меня, то мои перспективы становились все более туманными по мере того, как мрачнело небо; и сердце мое сжималось, стоило мне только представить себе мою молодую жену, ожидавшую моего возвращения у окна нашей комнаты в маленькой гостинице, и подумать о том томительном беспокойстве, которое ей предстояло пережить в течение этой ночи. Мы были женаты четыре месяца и, проведя осень в горах, теперь жили в отдаленной маленькой деревушке, расположенной на краю бескрайних английских вересковых пустошей. Мы были влюблены и, конечно, очень счастливы. Сегодня утром, при расставании, она умоляла меня вернуться до наступления сумерек, и я пообещал ей это. Чего бы я только не отдал, чтобы сдержать свое слово!
Даже
Снег продолжал падать, темнота — сгущаться. Время от времени я останавливался и кричал, но мои крики, казалось, только усугубляли тишину. Затем меня охватило смутное чувство беспокойства, и я начал вспоминать рассказы путешественников, которые шли все дальше и дальше сквозь снегопад, пока, уставшие, не валились с ног и не засыпали вечным сном. Возможно ли, спрашивал я себя, продолжать двигаться вот так, как сейчас, долгой темной ночью? Не наступит ли момент, когда мои ноги откажут, а моя решимость дрогнет? Когда я тоже упаду, чтобы забыться смертельным сном? Смерть! Я вздрогнул. Это было бы ужасно, умереть сейчас, когда жизнь раскрылась мне во всей полноте своих самых волшебных красок! Это было бы ужасно для моей жены, чье любящее сердце… но нет, эта мысль была невыносима! Чтобы прогнать ее, я снова принялся кричать, громче и дольше, а затем жадно прислушался. Был ли мой крик услышан, или мне только показалось, что я услышал далекий отклик? Я снова крикнул, и снова услышал эхо. А потом в темноте внезапно появилось мерцающее пятнышко света, перемещавшееся и исчезавшее, но при этом с каждым мгновением становившееся все ближе и ярче. Я бросился к нему и, к своей великой радости, оказался лицом к лицу со стариком, державшим в руке фонарь.
— Слава Богу! — невольно воскликнул я.
Моргая и хмурясь, он поднял фонарь и вгляделся в мое лицо.
— За что? — угрюмо проворчал он.
— Ну… Он послал мне вас. Я уже начал бояться, что мне суждено сгинуть посреди этой заснеженной пустоши.
— Время от времени люди действительно пропадают здесь, и что мешает вам пропасть таким же образом, если это угодно Господу?
— Если Господу угодно, чтобы мы с вами погибли вместе, друг мой, нам следует быть покорными Его воле, — ответил я. — Но я не желаю погибать без вас. Сколько миль отсюда до Дволдинга?
— Около двадцати.
— А до ближайшей деревни?
— Ближайшая деревня — Уайк, и она в двенадцати милях в другую сторону.
— А где живете вы?
— Вон там, — сказал он, неопределенно махнув рукой, в которой держал фонарь.
— Я полагаю, вы направляетесь домой?
— Может быть, и так.
— Тогда я пойду с вами.
Старик покачал головой и задумчиво потер нос ручкой фонаря.
— Бесполезно, — пробормотал он. — Он вас не впустит… Кто угодно, только не он.
— Это мы еще посмотрим, — быстро ответил я. — Он — это кто?
— Хозяин.
— А кто он такой, твой хозяин?
— Это не ваше дело, — последовал бесцеремонный ответ.
— Ладно, ладно; показывайте дорогу, а я уж как-нибудь договорюсь с вашим хозяином, чтобы он предоставил мне кров и ужин сегодня вечером.
— Как же, договоритесь! — пробормотал мой невольный проводник и, все еще качая головой, заковылял, похожий на гнома, сквозь падающий снег. Вскоре в темноте показались очертания чего-то большого и массивного; нам навстречу с яростным лаем выбежала огромная собака.
— Это тот самый дом? — спросил я.
— Да, тот самый. Лежать, Бей! — И он стал рыться в карманах в поисках ключа.
Я подошел вплотную к нему, чтобы не упустить ни малейшего шанса войти, и в маленьком круге света, отбрасываемом фонарем, увидел, что дверь была утыкана железными гвоздями, словно дверь тюрьмы. Через мгновение он повернул ключ, и я протиснулся мимо него в дом.
Оказавшись внутри, я с любопытством огляделся. Я находился в большом холле с крышей, поддерживаемой стропилами, который, по-видимому, использовался для самых разных целей. Один конец был завален зерном до самой крыши, точно амбар. В другом — хранились мешки с мукой, сельскохозяйственные орудия, бочки и всевозможные пиломатериалы; в то время как с балок над головой свисали ряды окороков, мяса и пучков сушеных трав, заготовленные на зиму. В центре стоял какой-то огромный, доходивший до середины стропил, предмет, накрытый куском грязной ткани. Приподняв уголок этой ткани, я, к своему удивлению, увидел телескоп весьма значительных размеров, установленный на грубой подвижной платформе с четырьмя маленькими колесиками. Труба была сделана из крашеного дерева и скреплена грубыми металлическими обручами; зеркало, насколько я мог оценить его размер в тусклом свете, имело, по меньшей мере, пятнадцать дюймов в диаметре. Пока я еще рассматривал прибор и спрашивал себя, не работа ли это какого-нибудь оптика-самоучки, резко прозвенел колокольчик.
— Это вас, — сказал мой проводник с недоброй усмешкой. — Его комната — вон там.
Он указал низкую черную дверь на противоположной стороне холла. Я направился к ней, громко постучал и вошел, не дожидаясь приглашения. Седовласый старик, показавшийся мне огромным, поднялся из-за стола, заваленного книгами и бумагами, и строго посмотрел на меня.
— Кто вы? — спросил он. — Как вы сюда попали? Что вам угодно?
— Джеймс Мюррей, адвокат. Пешком через пустошь. Еды, питья и ночлега.
Он зловеще нахмурил свои густые брови.
— Мой дом — не место для развлечений, — надменно произнес он. — Джейкоб, как вы посмели впустить этого незнакомца?
— Я его не впускал, — проворчал старик. — Он последовал за мной через пустошь и протиснулся в дом передо мной. Я не способен совладать с шестью футами двумя дюймами.
— В таком случае, сэр, будьте любезны объяснить, по какому праву вы вторглись в мой дом?
— По тому же самому, по какому уцепился бы за вашу лодку, если бы тонул. По праву на самосохранение.
— Самосохранение?
— На земле уже никак не меньше дюйма снега, — коротко ответил я, — а к рассвету его будет вполне достаточно, чтобы полностью скрыть мое тело.
Он подошел к окну, отодвинул тяжелую черную штору и выглянул наружу.
— Это правда, — согласился он. — Вы можете остаться, если хотите, до утра. Джейкоб, подайте ужин.
С этими словами он жестом пригласил меня сесть, занял свое место и сразу же погрузился в занятия, от которых я его отвлек.
Я поставил ружье в угол, придвинул стул к камину и, пользуясь случаем, осмотрел помещение. Будучи по размеру меньше холла и менее захламленная, эта комната, тем не менее, содержала в себе многое, что могло возбудить мое любопытство. На полу не было ковра. Побеленные стены местами были покрыты странными рисунками, на них имелись полки, заставленные научными инструментами, назначение значительной части которых было мне неизвестно. По одну сторону камина стоял книжный шкаф, заполненный потрепанными фолиантами; с другой стороны, небольшой орган, причудливо украшенный резными и раскрашенными средневековыми святыми и дьяволами. Через полуоткрытую дверцу шкафа в дальнем конце комнаты я увидел длинный ряд геологических образцов, хирургических инструментов, тиглей, реторт и банок с химическими веществами; в то время как на каминной полке рядом со мной, среди множества мелких предметов, стояли модель солнечной системы, небольшая гальваническая батарея и микроскоп. На каждом стуле что-то лежало. В каждом углу были сложены книги. Пол был завален картами, гипсовыми слепками, бумагами, чертежами и прочими научными материалами, какие только можно себе представить.
Я оглядывался вокруг с изумлением, возраставшим при виде каждого нового предмета, на котором случайно останавливался мой взгляд. Такой странной комнаты я никогда прежде не видел; но каким странным казалось найти такую комнату в одиноком фермерском доме посреди диких и пустынных вересковых пустошей! Снова и снова я переводил взгляд с моего хозяина на окружавшую его обстановку, а с нее — обратно на хозяина, спрашивая себя, кто он, и чем он может заниматься? Его голова была необыкновенно красива, но это была скорее голова поэта, чем философа. С широкими надбровными дугами, выступающими над глазами и покрытыми густой копной совершенно белых волос, она обладала идеальностью и в то же время массивностью, характеризующей голову Людвига ван Бетховена. Те же глубокие морщины вокруг рта, и те же суровые морщины на лбу. То же сосредоточенное выражение лица. Я все еще наблюдал за ним, когда дверь открылась, и Джейкоб внес ужин. Его хозяин закрыл книгу, встал и с большей вежливостью, чем прежде, пригласил меня к столу.