Миссия России. Первая мировая война
Шрифт:
Насколько тревожно была принята нами эта, февральская революция, а уж скоро год, как она случилась, настолько, наоборот, уже почти равнодушно отнеслись мы к большевистскому перевороту. Человек ко всему привыкает. И притом нам казалось, что никакой особой разницы не будет между уже пережитым и только начинающимся. Митрополит Антоний Киевский бросил тогда крылатую фразу из Ветхого Завета:
«Не хватай за головы псов дерущихся, чтобы самому не пострадать от злобы их».
Такое пренебрежительное и постороннее отношение к боровшимся политическим партиям не было, впрочем, общим нашим настроением. Большинство членов Собора были благоразумны, осторожны и даже уже пассивно-лояльны к тому, что делалось вокруг нас: государство имеет свои задачи, а Церковь — свои. Пока нам лучше быть в стороне, ожидая конца
— Простите, что нарушаю ваш рассказ. Но что же, по-вашему, батюшка, офицеры, юнкера и кадеты не Россию, не законное правительство, и не вас же и собор защищали? — неожиданно выступил Кирилл.
Рассказ прервался. Все три представителя духовенства с некоторым испугом посмотрели на соседа по купе — молодого человека с бородкой и умным лицом, но одетого в тулуп и в солдатскую папаху.
— Разумеется, офицеры и юнкера были нам более своими по духу. По духу, повторюсь. Но позвольте, не ведаю, как вас величать, господин хороший, какая ж тут законность в стране, если уже революция полгода идет? Законность была, если бы царя защищали. Не так ли? — оправившись, отвечал отец Вениамин, внимательно взглянув на Кирилла.
Кирилл частью машинально, частью осмысленно кивнул головой в знак согласия.
— Не были мы и против народа. Но благоразумие говорило нам, что уже придется мириться с пришедшей новой жизнью и властью, и мы заняли позицию посередине, и, пожалуй, это было верно исторически: Церковь стала на линию нейтральности, не отрекаясь от одной стороны, но признавая уже другую, новую. То, что мне пришлось сказать в Твери педагогам, осуществилось на деле: Церковь должна была и стала «осторожною».
Борьба продолжалась недолго. Я тогда жил в Кремле, в одном крыле царского дворца, где были помещения для служивших царской фамилии. Почему-то немногим из нас, духовных, отвели там по комнате. И я был свидетелем последних часов борьбы.
Снаряды с Ходынки направлялись главным образом в Кремль, как центр власти. Поэтому были разбиты купола храмов, разрушена церковь Двенадцати апостолов с патриаршей ризницей, здания Чудова монастыря, подбиты кремлевские башни.
— С Ходынки, отче, до Кремля даже хорошая полевая гаубица вряд ли достанет, — осторожно поправил Кирилл.
— Я, господин мой, простите ради Христа, в военных, тем более артиллерийских делах не сведущ. Говорили наши соборяне, что с Ходынки. Вот и я за что купил, за то и продаю, — отвечал отец Вениамин.
Да и одно время большевистские солдаты, вероятно, из войск внутри Москвы, захватили Кремль. Нас они не тронули и по проверке документов пропускали на соборные заседания, проходившие в епархиальном доме, около Садовой улицы, недалеко от Духовной семинарии и Самотеки. И мы относились к этим солдатам тоже мирно и приятельски, никакой вражды абсолютно не чувствовал я к ним, наоборот, вспоминаю, что они воспринимались моим сердцем как «свои», родные. О политике я тогда не думал: никто ничего не знал, какая она будет. Не больше моего думали эти солдаты-мужики. Однако они своим чутьем понимали, что тут борются «народ» и «господа».
Недолго засиделись на этот раз большевики в Кремле, юнкера осадили его. Хорошо помню, как ночью мимо моего дворцового окна, тяжело громыхая, проходили туда и сюда грузные броневики, охранявшие Кремль от нападения. Утром ожидали штурма. Ворота Кремля были заперты. Передавали, что около 5 часов утра юнкера прислали ультиматум сдаваться. Большевики, т. е солдаты, что были за них, отказались: их было здесь около 600 человек. Раздался пушечный удар в Троицкие (так ли? — возле артиллерийского дворца) ворота, еще и еще. Юнкера ворвались, и после небольшой схватки большевики сдались. А юнкера рассыпались по дворцу и другим помещениям с поисками. Зашел и в мою комнату один из них. Высокий, красивый, стройный, в прекрасной шинели, он почтительно козырнул мне, и мы оба улыбнулись, будто свои. Но странно: в то же мгновение я почувствовал в нем «барина»… А там серые мужики-солдаты стояли обезоруженные, нестройными рядами. Нам с архиепископом Кириллом, тогда Тамбовским, нужно было идти на заседание Собора. И мы вышли, направившись к тем же Троицким воротам, около которых собраны были и пленные большевики. Мы были почти уже возле них, шагов за сто, владыка говорит сопровождавшему его келейнику:
«Иван! Спроси-ка по телефону, а есть ли ныне заседание Собора?».
Тот воротился. Мы остановились ждать его. Кажется, день или два осады мы не могли выходить из стен Кремля. И тут разразилась катастрофа. Наверху, вероятно, на этой самой башне, были еще большевистские пулеметы. Около пленных ходили группы юнкеров-победителей. И вдруг на всех них, без разбора, полился огненный поток пуль. Мы от страха отодвинулись в ближайшую подворотню. Не остановись ждать телефона, мы все трое как раз попали бы под этот неожиданный огонь. Юнкера и солдаты стали падать, как подкошенная трава. Скоро пулеметчика «сняли» выстрелами снизу, и опять наступила тишина. Только я сам видел, как наросла за эти несколько минут гора трупов: и «господа», и «мужики» кончили свою жизнь и теперь лежали мирно вместе. Раненых носили на перевязки.
Иван воротился: заседание есть. Мы подошли… Ведь вот только-только они еще были живыми… Через Троицкие ворота нас не пропустили юнкера, и мы направились через Боровицкие… Идем мы по городу: пустота, точно вымерла Белокаменная. Но из домов и с чердаков то тут, то там раздаются какие-то бесцельные выстрелы, наводящие, однако, жуть. С большим трудом мы встретили извозчика, и он какими-то окольными тихими улочками и переулками доставил нас на Собор. Там все интересовались, что в Кремле? Архиепископ Кирилл рассказывал.
Говорили также и о чудом спасшемся митрополите Петроградском Вениамине. Он жил в том же Кремле в Митрополичьих покоях Чудова монастыря. Однажды, занимаясь в кабинете, он ясно услышал в сердце голос:
«Уйди отсюда».
Послушался — вышел. Тотчас же ворвалась из-за Москвы-реки граната, разбила угол и разорвалась в его кабинете… В этот день происходил окончательный выбор кандидатов па патриаршество: два — митрополиты Антоний и Арсений — уже были выбраны, а третьим, после нескольких голосований разных кандидатов, был избран Московский Тихон. Да, юнкера, конечно, не могли удержаться. Большевики снова взяли Кремль и власть. Мы из Кремля ушли, переехали жить в другое место.
Теперь юнкера оказались пленными, ожидая суда. Опасаясь поголовного истребления их, Собор — уже после — снарядил депутацию к советской власти с просьбой о помиловании. Как-то это и устроили мирным путем, слава Богу! Юнкера расползлись потом куда-то. Новая власть принялась за восстановление жизни. Все успокоилось. Собор беспрепятственно продолжал работу… А революция покатилась дальше по провинциям, по городам и селам…
Колеса поезда монотонно и убаюкивающе постукивали на стыках рельс, в заиндевелых окнах вагона тускнел дневной, солнечный, зимний свет, вечерело.