Миссия выполнима
Шрифт:
“Он или дурак или… или очень не дурак, — подумал он. — Вначале подставил одного Посредника, теперь пытается подставить второго. Как будто не понимает, чем иногда приходится платить за лишнее сказанное слово”.
За следующей дверью к Резиденту “на полусогнутых” подскочил кто-то из челяди и, вежливо поддерживая за локоток, стал подталкивать куда-то в сторону.
— Извините, но вам лучше пройти здесь, чтобы не столкнуться с индийской делегацией. Ради бога простите за причиненное неудобство… Сюда, пожалуйста, сюда…
И
Вырваться было невозможно, но можно было попытаться нанести противнику урон в живой силе. Этому — вцепиться зубами в глотку, того — ударить в висок локтем…
Но как можно вцепиться, если они люди Президента. Люди главного командира Конторы!
И Резидент не вцепился и не ударил — замешкался. А когда решился, было уже поздно — в рот ему пихнули кляп, на кистях и щиколотках защелкнули браслеты.
Его спеленали как младенца, вскинули на руки и понесли по бесконечным коридорам.
Он пришел сюда сам, своими ногами, а ушел на чужих…
Резидента спустили вниз, на первый этаж, натянули на голову черный мешок, погрузили в машину и долго куда-то везли.
Он считал повороты и протяженность прямых отрезков пути, но проследить маршрут не мог.
Лубянка?..
Нет, не Лубянка.
И не Бутырка…
Его тюрьма была совсем другой, была комфортной, как трехзвездочный отель где-нибудь на Кипре. Вот только окна были забраны бронестеклом, по углам под потолком закреплены видеокамеры, а сам “курортник” пристегнут наручниками к койке. Причем пристегнут врастяжку, чтобы не мог дотянуться до замка.
Умеют ребята… Что умеют, то умеют…
Несколько часов пленника выдерживали, давая ему возможность пофантазировать о его дальнейшей судьбе. За это время он должен был осознать безнадежность своего положения, должен был испугаться и размякнуть.
И он эту безнадежность осознал. Но не испугался. Именно поэтому не испугался! Потому что лучше, чем кто-либо, лучше, чем даже его тюремщики, понимал, что отсюда ему не выйти. Даже если выйти… Что если представить невозможное, представить, что его помилуют эти, его не пощадят свои.
И, значит, никакого смысла пугаться нет. Пугается тот, кто на что-то надеется. Он — не надеется…
Потом один за другим к нему стали подсаживаться молодые, с сытыми рожами, “желающие ему исключительно добра” “друзья”, которые долго, одинаковыми голосами убеждали, уговаривали, призывали его одуматься, проявить сознательность и помочь власти. Добровольно помочь.
Он молчал.
Тогда его обвинили в непатриотизме, в нелюбви к отечеству и прочих антигосударственных грехах.
Он слушал, но молчал.
Стали предупреждать, пугать, грозить, стращать.
Он кивал, но все равно молчал.
Потом
Пришел человек в белом халате, замерил ему давление, вытащил из кейса ампулы, надломил у одной из них хоботок, втянул в шприц содержимое.
Похоже, “сыворотка”. И похоже, двойная доза…
Игла вошла в вену, и Резидент “поплыл”.
Его о чем-то настойчиво спрашивали, на него надвигались лица и стены, ему неудержимо хотелось болтать, и он болтал, рассказывая о чем угодно, кроме того, о чем его спрашивали.
— Говори об офицерском заговоре! Что ты знаешь об офицерском заговоре? — направляли его.
А он им толковал о своих сексуальных пристрастиях.
— Ты об офицерах!.. А он о детских грехах.
Он растрачивал “сыворотку” на пустяковые признания.
— Вот сволочь!..
Потом в его “палату” пришел и против его койки сел крупный, с очень выразительным лицом мужчина.
— Смотрите на этот шарик, — показал он на блестящий стальной шарик в своей руке. — Внимательно смотрите. И внимательно слушайте меня.
Вам очень хорошо…
Хотя ничего хорошего.
Вы умиротворены…
Хотя непонятно чем.
Вы хотите спать…
Вот уж дудки!
Гипнотизер бился над ним часа полтора, увещевая и тыкая в самые глаза свою блестящую игрушку.
— Странно… Очень странно… Как видно, он относится к довольно редкой категории людей, не воспринимающих внушение.
— А вот мы сейчас поглядим…
И ему снова вкололи “сыворотку”. После чего сопротивляться гипнотизеру и сопротивляться “сыворотке” стало труднее. Стало почти невозможно.
— Вы должны рассказать все… Вы хотите рассказать все… Я знаю, вы хотите…
И действительно хотелось. Неудержимо хотелось! И уже почти…
Но где-то, наверное, еще была жива его мать. И были живы его родственники и его друзья… Которые отвечали за него. И за которых отвечал он… Не вообще отвечал, а теперь отвечал! Своим молчанием отвечал!..
Что было жестко. Что было спасением…
— Хватит, довольно! Если вы будете продолжать — он не выдержит… Вы убьете его…
И туманная, на краю сознания мысль — не надо, пусть продолжают. Пусть убьют! Потому что все равно убьют, но придется мучиться…
И тут же тупой укол в вену и блаженный покой. И обрывки какого-то сна из далекого и словно чужого детства. Какая-то река, купающиеся дети, смех…
И снова голос и болезненные удары ладони по щекам.
— Давай, давай, открывай глаза. Он открыл глаза.
— Живой?
К сожалению, живой…
— Ну вот и хорошо, вот и славно…
Хотя чего тут славного? Живой-то он не для жизни, для совсем другого.
В “палате” появилась еще одна фигура в белом халате. Но это был не врач, это был… парикмахер. Он разложил инструменты и обернул шею клиента белой простыней.