Мистицизм
Шрифт:
"Мы должны, — говорит Дионисий Ареопагит, — полностью выйти за пределы самих себя и отдаться Богу". [739] Это — "пассивное единение" в созерцании, двойственное переживание, в ходе которого человек постигает окончательную Реальность и испытывает неизреченное счастье. Он может попытаться выразить свое переживание как "нечто увиденное" и "нечто изреченное", но в конце концов будет вынужден признать, что все эти описания в лучшем случае косвенны. Существенно лишь то, что он был там, подобно тому как для возвращающегося из путешествия приятен не столько пейзаж или язык, сколько сам дух родных мест.
739
"De Divinis Nominibus", VII. I.
"Достижение Видения и знание о том, что Видение
740
Ennead VI. 9, 10.
Продолжатель лучших традиций неоплатонического мистицизма в средневековом мире, Рейсбрук также описывает состояние высшего озарения и видения Истины, тесно связанного с экстазами Плотина. "Созерцание, — говорит он, — возносит нас в сферы сияния и чистоты, которые выходят далеко за рамки нашего понимания… Никто не может достичь его с помощью знаний, упражнений и других ухищрений; лишь тот, кого Бог избрал для единения с Собой, — лишь он и никто другой может созерцать Бога… Вследствие нашей неспособности и сокрытости света, в котором человек видит, лишь немногие достигают этого божественного созерцания. Вот почему ни с помощью знаний, ни с помощью утонченных умственных построений никто не приблизится к пониманию этих вещей. Ибо все слова и все то, чему можно научиться в сотворенном мире, чуждо великой истине и не достигает ее. Однако тот, кто един с Богом и просветлен Истиной, может Истиной понять Истину". [741]
741
Ruysbroeck, "De Ornatu Spiritalium Nuptiatum", I. III. cap. I.
Это окончательное, удовлетворяющее знание реальности — это постижение Истины Истиной — и есть то, к чему подсознательно стремятся все люди. Любовь святого к Богу и страстный поиск Истины философом представляют собой не что иное, как кричащий голос духа, который по-разному выражается разумом и сердцем. Научные гипотезы, метафизические построения и интуиции ученого — все служит одной цели. "Адам согрешил, когда прекратил созерцание, и с тех пор в человеке дает о себе знать разделение". [742]
742
J.Maritain, "Art et Scholastique", p. 141.
Душа человека, говорит Хилтон, "ясно осознает нечто высшее, неизвестное ей, что она в состоянии познать, поэтому страстно стремится к нему. Она чувствует, что нет ничего прекраснее непередаваемого зрелища Иерусалима, похожего на город из видения пророка Иезекииля.
По его описанию, город, раскинувшийся на южном склоне холма, был не больше клочка земли длиной в шесть локтей и одну ладонь. Но оказавшись там и оглянувшись по сторонам, пророк немало поразился, ибо город был на удивление просторным, и были в нем залы и палаты, как большие, так и малые. И узрел он многие врата и арки во всех частях города, и великое множество строений, — столько, сколько может разместиться на площади длиной и шириной во много локтей. И подивился он тому, как может город быть таким длинным и большим внутри и казаться таким малым снаружи. Город тот являет собой совершенную любовь Божию и расположен на холме созерцания, причем для души, издали повидавшей его и устремившейся к нему, он представляется чем-то малым — не больше клочка земли длиной в шесть локтей и одну ладонь. Шесть локтей в данном случае обозначают совершенство трудов человеческих, а одна ладонь — легкое прикосновение созерцания. Тот, кому это открылось, ясно видит, что существует нечто выходящее за пределы пустыни всех человеческих деяний, подобно тому как ладонь выходит за пределы шести локтей, однако он не видит, что есть это нечто. Тем не менее когда входит он в город созерцания, то находит там много более того, что видел поначалу". [743]
743
"The Scale of Perfection", bk. II. cap. XXV.
О созерцании, как и о видении, можно сказать, что все подлинные знания о нем — о его значимости и достоинствах — мы, которые "повидали его и устремились к нему", можем получить лишь от тех, кто "побывал в этом городе", кто, как выразился Плотин, "предпринял полет в направлении Мысли Бога". Что же они могут сказать нам о знании реальности, которая открылась им в ходе этого краткого слияния с Абсолютом?
Знакомясь с их свидетельствами, мы вскоре замечаем некое постоянное противоречие. Все мистики в один голос твердят о великой радости, о Видении Райского Блаженства, о высоком единении и "восхитительных просторах", но вместе с тем и об абсолютной пустоте, о неизмеримой Бездне, о небытии и Божественной Тьме. Вновь и вновь в аутентичных, "из первых рук" описаниях чистого созерцания встречаются эти пары противоположностей — удаленность и близость, темнота и свет. Принимая во внимание, что эти четыре метафоры описывают один и тот же процесс "через призму разных темпераментов" и представляют собой реакцию этих темпераментов на Абсолютную Реальность, мы можем приблизиться к отдаленному пониманию всей целостности соответствующего им неописуемого переживания.
Отметим прежде всего, что эмоциональная интерпретация восприятия всегда и неизбежно оказывается основой для иносказательных построений, с помощью которых мистик стремится донести до нас свое переживание неземного. Его описания всегда тяготеют к образной выразительности пусть даже в ущерб «документальности» и «научности». "Глубокая, но сверкающая тьма", "бездонная пропасть", Облако Неведения, "объятие Возлюбленного" — все эти метафоры выражают не само Трансцендентное, а отношение человека к Трансцендентному. Они дают представление не о наблюдаемом объекте, а о глубочайшем впечатлении от него, которое отозвалось во всем существе мистика во время его слияния с Реальностью, которая есть само Единство.
Однако было бы неправильно на этом основании рассматривать созерцание прежде всего как эмоциональное состояние и поэтому приписывать ему, как это делают многие авторы, значимость субъективного переживания. Несомненно, созерцание, как и все высшие человеческие действия, сопровождается эмоциональной экзальтацией, и поскольку такие эмоции не считаются чем-то патологическим, описать их субъекту легче всего. Эти мимолетные и случайные сочетания Страха, Удивления, Желания и Радости были уже и раньше в той или иной мере знакомы ему. События повседневной жизни нередко располагают человека к переживанию этих эмоций. Человеческий язык содержит слова, которые могут навести других на мысли о подобных переживаниях. Однако целостное мистическое переживание не может быть сведено к этим эмоциям, как оно не может быть описано с помощью рациональных построений. Ведь оно представляет собой законченный акт восприятия, невыразимый никакими конкретными словами. Осознающим субъектом в данном случае является весь человек, неделимая целостность, чья природа и способности лишь частично отразились в словах «любовь», «мышление» и «воля».
Однако тот уровень сознания, то объективное нечто, которое индивид воспринимает в процессе созерцания, не знакомо ему и не имеет никакого отношения к его мысленным представлениям. Дело в том, что человек, привыкший к жизни среди пространственных объектов, присутствующих и используемых повседневно, не располагает словарным запасом необходимых образов. Так тот, кто услышал выдающееся музыкальное произведение, поначалу не знает, как его объективно описать. Он может лишь дать нам понять, как он чувствует его. Это одна из причин того, что описания мистических переживаний чаще всего подчеркнуто эмоциональны. Привычные эмоции дают нам возможность иносказательно выразить чувства мистика. Однако — вследствие отсутствия эталона сравнения — он не может описать то Всецело Иное, которое заставляет его чувствовать необычным образом. Все его попытки приспособить слова для описания этого объективного переживания обычно приводят к тому, что из них улетучивается не только содержание, но и подлинное эмоциональное наполнение. Как в своей «Исповеди» говорил о времени св. Августин, он понимает, что это такое, лишь до тех пор, пока его не попросят дать определение.
Насколько символическими и зависимыми от темперамента индивида являются все словесные описания мистических переживаний, можно судить по характеру созерцания такого музыкального человека, как Ричард Ролл. Он всегда находил самые близкие параллели с Реальностью не в описаниях сокровенного уединения и не в потере себя в Божественной Бездне, а в идее причастности души к небесной гармонии — к той божественной музыке, в которой "мысль обращается в песню". "Мне кажется, — говорит он, — что созерцание представляет собой радостную песнь божественной любви, которая поется в моей душе и которая так же сладостна, как ангельское славословие. Эта песня есть празднование, то есть свершение подлинной молитвы и высшего вдохновения этой жизни. Это великое ликование разума, которое любовь дарует человеку непрестанно и которое звучит в его душе восторженными созвучиями… Достичь созерцательной сладости не так уж сложно, и дарует она нам радости неизреченные. Но, увы, успех в созерцании есть дар Божий, а не заслуга человеческая, однако человек не сподобится этого дара Вечной Любви до тех пор, пока не презрит всю мирскую суету". [744]
744
Ricahrd Rolle, "The Mending of Life", cap. XII.