Мистификация (сборник)
Шрифт:
Тогда я решил убрать имя автора даже из названия. Выбор нового названия я доверил остроумной программе, как говорят, применяемой профессиональными литераторами. Полученный результат поначалу меня несколько коробил, но постепенно я привык к новому названию и даже вижу в нем некий смысл. Труды же по установлению истинного имени автора оставляю грядущим поколениям исследователей, если они не найдут себе более плодотворного занятия.
По обычаю, в конце предисловия полагается благодарить конструкторов и производителей электронных устройств, использованных в работе, но, положа руку на сердце, теплых слов признательности
А3:
Битюг он. Битюг артиллерийский!
Зеванула обслуга, бочком-бочком подвинул он ворота и потопал по белу свету. Копыта — каждое с зарядом в мегакулон, обо что приложит — все вдребезги. Ноздри паром бухают — Гекла на раздумье. Лбище с Книгу Судеб, а под ним — робконько мечтаньице о битюжьем царстве. О водах: мути — не замутишь, о травах: топчи — не затопчешь.
Прет себе битюг и преуспевает. Не сбруя на нем, а как бы фрак. И все равно от него конским потом шибает — орхидейки мигом дохнут, стоит ему вжучить цветок в петельку на лацкане.
Однако это модно — мордовать на лацкане какую-нибудь живность, платя за это тысячные штрафы. Моде надо следовать — так нашептывают консультанты. Про орхидейки на лацкане это не он сам придумал — консультанты подсказали. Да вот беда — мрут цветочки. Думал-думал — изобрел: холуй таскает за ним переносную оранжерею и каждые полчаса подает его битюжеству свежую пленницу.
Наверняка он и ко мне ввалится в сопровождении своего орхидей-лейб-гиммлера, чтобы тот заодно раскинул нам достархан на двоих.
Ввалится, всю скворечню мне обтопочет, пару книг крупом с полок на пол вывернет, вон ту стекляшку смахнет, взмокнет от стыдухи, спросит, почем взята, и предложит мне в битюг раз больше. Это такой у битюгов способ просить прощения.
Душевные переживания бухнут ему изнутри в бока, он пошатнется и рухнет в кресло. Рухнет, умильно уставится, и мы приступим к ритуалу отвержения даров…
Дары — это так у битюгов называется меновая торговля.
Битюг дарит — значит, ему что-то позарез нужно. Дар принят — битюг разом переходит в режим домогательства. Теперь у него есть право. Зубом! Копытом! Боком! Грызи! Топчи! Жми! От имени справедливости и любви.
Недра битюжьи обильны огненной любовью — прекрасным платежным средством двухцелевого назначения. Порция любви — одновременно расплата за все прошлое и залог за все будущее. Еще додарить какую-нибудь пустяковину, фиг-ноличек, — и все наше, битюжье, законное. Вали!..
Во время оно толку с меня битюгу было на фиг-нолик. Облезлая кошонка на живодерне имела больший шанс выжить, чем я рядом с ним. Ударил черный час — битюг решил, что я могу быть полезен. Цена мне стала — миллион, я обдан его любовью до гроба. Надо ж так оплошать!
В придачу к любви мне предлагалась Нобелевская премия по астрономии. Нет такой? Учредим.
В какой-то черной дыре очередной пастырь завел академию наук на манер
Слава богу, я не коллекционер. Тут бы он меня пришпилил.
А может, начать коллекционировать? Какие-нибудь там струйки дыма от черных дыр.
Втравил-то его во всю эту историю я.
Тут он прав.
Хороший мужик. А мается. Из-за меня.
Но чем я теперь-то могу помочь? Чем?..
А2:
А началось и впрямь во время оно. Через несколько минут после того, как инспектор двадцать третьего сектора Ямбор Босоркань с омерзением отвел от меня взоры и буркнул в межпланетную тьму:
— Здесь Босоркань. Мазепп, ответь Босорканю!..
То была незабвенная пора всеобщей переписи астероидов. Ее готовили долго, всесторонне, тщательно, так что нам, счетчикам, было что расхлебывать.
Я, штатный счетчик двадцать третьего сектора, обязан был, высадившись на астероиде, развернуть комплект «Учет», произвести все мыслимые замеры и расчеты, свести результаты в таблицу, перенести таблицу на здоровенный алюминиевый шильд и установить этот шильд на самом видном месте сего небесного тела. На все про все отведен был мне срок от месяца до двух. Свернув комплект, я должен был послать вызов нашему корыту. Тому полагалось явиться за мной и перенести на следующий объект.
Год работы при выполненной норме (восемь объектов) давал пять лет стажа. Два года — восемь лет стажа, право первенства на должность командира корабля и полные Плеяды на петлицы. Это ли не мечта всех молокососов? А я среди молокососов был счастливец из счастливцев. Я был из того первого выпуска, который с ходу оформили на двухлетний срок.
Но…
Выяснилось, что астероидов гораздо больше, чем значилось в реестре. Расход маршевой воды у наших корыт перекрыл все мыслимые лимиты. Комплект «Учет» шалил и требовал любви-заботы, что детский сад. Сроки рушились, расписание пересадок рассыпалось. Все дело грозило превратиться в вековую волокиту на потеху грядущим поколениям.
Верховный комиссариат принял драконовские меры. Счетчикам было приказано пользоваться для переброски с астероида на астероид попутным транспортом. Пароходовладельцам и судоводителям Пояса были даны инструкции и обещана компенсация маршевой воды по прибытии в гавани. Но гавани, они во-он где, а воду надо извергать цистернами на причальные менуэты здесь, в безводной глуши. Причем графики у судоводителей свои и ответ за их соблюдение свой.
Кукующих счетчиков норовили не брать на борт. Если брали, то высаживали не на плановый объект, а на первый попавшийся по курсу. Бывало, что на уже оформленный. И корыта оттуда не досвищешься. Неразбериха крепчала, и выбирался из нее всякий кто как мог.
Уже на втором году, просидев раз за разом хорошего лишку на двух паршивых глыбах, чуя, что норма горит, а разнокалиберные пароходики юркают мимо, я с отчаяния пустился на хитрость — вышел в эфир как терпящий аварию, напирая на гуманизм и человеческую солидарность. Но на мой призыв откликнулись не меркантильные пароходчики — сам инспектор Босоркань, кочующий бог порядка и укротитель старательской вольницы.