Мистика московских кладбищ
Шрифт:
си в православную среду. В 1675 году один из европейских послов, бывший при московском дворе, писал о слободе на Яузе: «Вне столицы, в получасе пути лежит немецкий город, большой и людный…»
Первый лютеранский храм появился на Яузе в 1576 году. Но просуществовал недолго, — вскоре по прихоти Грозного он был вместе со всей слободой разорен и уничтожен. Еще один московский протестантский храм находился в первой половине XVII века в районе Садово-Черногрязской, где жило тогда много выходцев из Европы. Но впоследствии, когда возрождалась Немецкая слобода на Яузе, он был перенесен туда. Причиною этому послужил курьезный случай. Однажды мимо храма проезжал царь Алексей Михайлович и, приняв его за православный, перекрестился на него. И чтобы впредь кирха не смущала православный люд, царь повелел перенести ее подальше с глаз. Всего в Новой Немецкой слободе существовало две лютеранские церкви, реформаторская и латинский храм, при которых, естественно,
При лютеранской кирхе на Яузе в 1602 году был похоронен жених Ксении Годуновой принц Иоанн Датский. А при другой кирке — святого Михаила на Гороховом поле — был погребен соратник Петра Первого генерал-фельдмаршал Яков Вилимович Брюс (1670–1735), ученый, механик и астроном, наводивший ужас своими опытами на московских обывателей, называвших его «колдуном», «чародеем», «чернокнижником» и т. п. Это по его предложению («прожекту») Петр учредил знаменитую школу навигационных и математических наук в Сухаревой башне, в которую, вместе с самыми учеными людьми того времени — Феофаном Прокоповичем, Леонтием Магницким и другими, Брюс же и был назначен преподавателем. За заслуги Петр пожаловал Брюса графским титулом, произвел в сенаторы, дал чин фельдмаршала и наградил орденом Андрея Первозванного. А «дурная слава» пошла о Брюсе на Москве после того, как он, на потеху царю и его гостям, смастерил механического водяного с вилами вместо рук. Это страшилище всплывало на Москве-реке из проруби, крутило головой, разводило руками-вилами и старалось кого-нибудь схватить и увлечь за собою в омут. Радости собравшихся и самого Петра не было предела. Такого чуда царь не видел нигде в Европе. А уже окончательно Брюс подтвердил свою репутацию чародея в 1709 году. В тот год должно было произойти затмение солнца, и Брюс, как человек ученый, прекрасно знал об этом. Он пригласил к себе на Сухареву башню наблюдать затмение многих знатных москвичей. И, естественно, слух о предстоящем «светопреставлении» моментально разнесся по столице. Когда же затмение действительно произошло, весь простой московский люд вообразил, само собою, что это устроил «сухаревский колдун». Что любопытно, — всякие легенды о Брюсе распространялись среди москвичей еще очень долго после его смерти. Рассказывали, что «чернокнижник» так, по-прежнему, и обитает в своей башне, бродит там по ночам, смотрит с высоты на Москву. Иные будто бы видели его своими глазами. Понятно, с легендами интереснее жить. Лишь с 1920-х годов, когда Сухареву башню снесли, Брюс перестал быть темой московского фольклора. На самом же деле Яков Брюс для своего времени был настоящим большим ученым. Он перевел на русский язык множество книг, сам написал несколько научных работ по географии, составил карту Московского государства, выпустил календарь, названный в его честь Брюсовым, заведовал московской типографией. Кроме того, Брюс был одним из организаторов русской артиллерии и участвовал во всех петровских войнах. И, конечно, свои титулы и чины он получил не за усердие в развлечении царя при помощи механического водяного и тому подобного, а вполне заслуженно. В 1929 году на месте Михайловской кирхи и приходского кладбища стали строить аэрогидродинамический институт (ЦАГИ). И когда рабочие рыли котлован, они наткнулись на какой-то древний склеп. Чей это склеп, и кто именно там был похоронен, не могли сказать даже прибывшие на стройку ученые. Когда же они вскрыли склеп, то обнаружили в нем останки двух людей — мужчины и женщины, — причем мужские останки были облаченными в дорогой парчовый кафтан с орденом Андрея Первозванного. Несомненно, это был Брюс.
Реформаторская церковь в Лефортове находилась на углу Немецкой (Бауманской) улицы и Денисовского переулка. При этой церкви был похоронен самый, пожалуй, знаменитый московский иноземец — швейцарец адмирал Франц Яковлевич Лефорт (1656–1699), ближайший петровский соратник, именем которого впоследствии стала называться вся Немецкая слобода на Яузе. Могила его пропала еще до сноса церкви. Возможно, это произошло в 1812 году, когда Лефортово со всеми церквами совершенно выгорело. Возможно, еще раньше — при Елизавете Петровне, которая приказала упразднить все приходские погосты на пути ее следования из Кремля во дворец на Яузе, чтобы видом похорон и самих кладбищ не расстраивать своих чувств. А Немецкая улица как раз и являлась одним из таких путей. Во всяком случае, в 1817 году Н. М. Карамзин, в «Записке о московских достопамятностях» упоминает могилу Лефорта, как «достопамятность» исчезнувшую, пропавшую: «Друг Петра Великого, Лефор погребен в московской Протестантской церкви; но мы, к сожалению, не знаем его гроба».
В некоторых источниках говорится, что Лефорт похоронен на Введенском кладбище. Но это неверно. Может быть, его и перезахоронили бы по чести в советские годы, — все-таки это не «колдун» Брюс, а по-настоящему крупная фигура отечественной истории, — но сделать это невозможно было при всем желании, — могилы Лефорта давно уже не существовало.
Другой известный сподвижник Петра шотландец генерал Петр Иванович (Патрик Леопольд) Гордон (1635–1699) был похоронен также в Лефортове при латинском костеле Петра и Павла, находившемся на углу Немецкой и Кирочного. Он приехал на службу к царю Алексею Михайловичу в 1661 году, обучал русских передовому военному искусству, а затем и командовал полками «нового строя», как тогда говорили, то есть устроенными на европейский манер. Гордон участвовал во всех войнах, которые вело Московское царство в 1670–1690-е годы. В сущности, он был главным, после шведов, может быть, учителем Петра в военном деле. Патрику Гордону повезло больше, нежели Лефорту и Брюсу, — его останки перенесли на Введенское кладбище. На его могиле теперь стоит довольно невзрачный необработанный черный камень, напоминающий кусок угля, с длинной надписью на немецком, сообщающей, что здесь лежат останки полковника Гордона, современника Петра Великого и Лефорта, в 1877 году перенесенные сюда из бывшего дома вблизи Немецкой улицы. «Бывший дом» — это, как можно понять, немецкая метафора, означающая прежнее место упокоения.
Среди многих новых кладбищ, появившихся в Москве в моровом 1771 году, было устроено и особенное кладбище для иноверцев, умерших чумою. Расположилось оно вблизи Немецкой слободы — на Введенских горах. С тех пор и до 1917 года оно оставалось единственным кладбищем в Москве, где хоронили т. н. «западных христиан». Только уже в советское время, когда погребение чаще всего не имело значения религиозного обряда, на Введенском кладбище стали хоронить без разбора конфессий. И теперь там даже больше захоронений русских и еврейских, чем латинских и лютеранских.
Кладбище находится на высоком северном берегу реки Синички, впадающей в Яузу слева. Правда теперь Синички не найти, — ее давно уже постигла участь большинства московских малых рек: она заключена в коллектор и течет под землей. Но живописное «прибрежное» расположение кладбища так и не изменилось: рельеф Введенских гор заметен здесь вполне отчетливо, причем он эффектно подчеркивается характерными ориентирами — величественными памятниками и часовнями.
Уже от самых ворот, выполненных в готическом стиле, Введенское кладбище неизменно производит впечатление нерусского и неправославного. Его дореволюционное «иноверческое» прошлое сохранилось почти в целостности. Восьмиконечный крест здесь едва увидишь. Зато во множестве стоят латинские «крыжи», распятия, аллегорические скульптуры, всякие портики с дверями в загробный мир, часовни, имитирующие разные западноевропейские архитектурные стили и т. д.
Тому, что на кладбище так хорошо и в таком количестве сохранились старые немецкие захоронения, изумляются даже приезжие немцы. Однажды нам повстречался здесь пожилой человек, который бродил по аллеям и проливал слезы почти над каждой могилой с немецкой надписью. Вот что он рассказал. Сейчас он живет где-то в западной части ФРГ, но родился в другом конце Германии — в небольшом немецком городке неподалеку от Данцига (Гданьска). Раньше эта местность называлась Западной Пруссией, и там проживало смешанное немецкое и польское население. Причем и те, и другие жили в этих местах веками. И для поляков, и для немцев эта земля была родной. На сотнях «иноверческих» кладбищ — и латинских, и лютеранских — там было похоронено много поколений их предков. Но в 1945 году Западная Пруссия, вместе с Померанией, Силезией и другими землями, была передана Польше. И поляки, по словам этого немца, в первые месяцы 1945-го, когда фронт ушел на запад, учинили гражданскому немецкому населению натуральное истребление. Убить мирного немца в этот период в Польше можно было совершенно безнаказанно. Это почиталось чуть ли не доблестью. И немцы искали защиты в это время у Красной Армии! Еще не наступил мир, Красная Армия была с Германией в состоянии войны, и тем не менее немцы, оставшиеся в тылу наших фронтов, именно у русских искали спасения. Так неистовствовали поляки.
Через много лет этому немцу удалось побывать на родине. Он без труда узнал свой городок, — тот почти не изменился, он легко нашел свой дом, — там теперь жили поляки. Единственное, чего ему не удалось отыскать, это хотя бы одну немецкую могилу на кладбищах, на которых веками хоронили немцев. Иные лютеранские кладбища стали теперь польскими, а иные вообще были безжалостно срыты. Поляки старательно уничтожили всякое напоминание о каком-то инородческом присутствии в своей стране.
И вот этот человек, оказавшись в Москве на Введенском кладбище был совершенно потрясен тем, что у русских, у которых, казалось, имеется претензий к немцам больше, чем у какого-либо другого народа, в их столице находится большое немецкое кладбище, благополучно пережившее и «Германскую», и Великую Отечественную, и до сих пор не утратившее свой колоритный «немецкий» облик.
На Введенском кладбище есть целый мемориал германским солдатам. Правда, это не гитлеровцы. Это братская могила участников Первой империалистической, попавших в русский плен, а затем умерших здесь. Но, кстати сказать, есть в Москве и кладбище, на котором похоронены пленные гитлеровские солдаты, — оно находится в Люблине. А на Введенском, у восточной стены, огорожен довольно просторный, исключительно ухоженный, участок с обелиском посередине. На обелиске надпись по-немецки: Здесь лежат германские воины, верные долгу, и жизни своей не пожалевшие ради отечества. 1914–1918.
На другом конце кладбища, ближе к руслу Синички, находятся две французские братские могилы — летчиков из полка Нормандия — Неман и наполеоновских солдат. Над могилой французов, погибших в Москве в 1812 году, установлен величественный монумент, огороженный массивной цепью. Вместо столбов эту цепь поддерживают пушки эпохи наполеоновских войн, вкопанные жерлами в землю.
Одно из самых почитаемых захоронений на Введенском кладбище — это могила Федора Петровича Гааза (1780–1853), врача, прославившегося своей бесподобной филантропией. Доктор Гааз сделался в России примером самого беззаветного, самого жертвенного служения людям. Его выражение «Спешите делать добро» стало девизом российской медицины. Мало того, что он не брал с неимущих плату за лечение, он сам иногда безвозмездно одаривал своих нуждающихся пациентов деньгами и даже собственной одеждой. Особенно Гааз прославился своим радением о заключенных в тюрьмах и ссыльных в каторгу. На оградке могилы Гааза укреплены настоящие кандалы, в каких гнали когда-то ссыльных в Сибирь. Эти кандалы должны напоминать об особенной заботе «святого доктора», как его называл народ, об узниках. Кстати, о кандалах. Гааз добился, чтобы, вместо неподъемных двадцатифунтовых кандалов, в которых прежде этапировали ссыльных, для них была разработана более легкая модель, прозванная «гаазовской» (именно эти «вазовские» кандалы теперь и украшают его могилу), и еще, чтобы кольца на концах цепей, в которые заковывались руки и ноги арестанта, были обшиты кожей.