Митральезы Белого генерала. Часть вторая

Что представляет себе простой обыватель, услышав слово «пустыня»? Ровную как стол местность, сплошь засыпанную песком, и лишенную признаков какой-либо растительности. Караван величественных верблюдов, гордо шагающих от одного оазиса до другого. И жару. В последнем они, впрочем, совершенно не ошибаются. Жара стоит до того страшная, что когда столбик ртутного термометра у доктора Студитского опускается ниже сорока градусов по Цельсию, кажется что уже почти прохладно. Сам Владимир Андреевич Студитский был еще

молод, здоров и переносил тяготы походной жизни с поистине стоической выдержкой. В Ахал-Текинскую экспедицию он отправился добровольно и совершенно об этом не жалел. Кроме, разве что, одного. Ему до сих пор не удалось побывать в деле, иначе говоря, в бою.

Несмотря на принадлежность к одной из самых миролюбивых и гуманных профессий он просто рвался поучаствовать в какой-либо заварухе. К слову, это далеко не первая его война. Окончив в 1875 году медицинский факультет Петербургского университета, он отправился в Черногорию, затем Сербию, принимал участие в последней Русско-Турецкой кампании, спас на операционном столе множество жизней, собрал богатейший материал о способах лечения огнестрельных ран и ожогов. И, несмотря на столь большой для человека его лет опыт, и не подумал успокаиваться на достигнутом, и при первой же возможности ввязался в новую авантюру, присоединившись к экспедиции в Геок-тепе.

С Михаилом Дмитриевичем Скобелевым его связывала давняя дружба, но несмотря, а возможно и благодаря этому, он пока не получил никакого назначения, оставаясь при штабе генерала кем-то вроде врача для особых поручений. Во всяком случае, так его иной раз называли отрядные острословы.

— Ва-ваше благородие, — появился перед доктором запыхавшийся солдат-посыльный и остановился, с трудом переводя дух.

— Что тебе, братец? — с приветливой улыбкой отозвался врач.

— Так что, их превосходительство просют вас поскорее прийтить, — прохрипел тот, вытирая пот с разгоряченного лба.

— Сейчас буду, — кивнул Студитский, и зашел в палатку, чтобы привести себя хотя бы в относительный порядок и надеть сюртук.

Одеваясь, он по привычке окинул взглядом свое походное жилище и на мгновение нахмурился. Крышка сундука оказалась неплотно закрыта, что для немного педантичного доктора было совершенно не типично. Откинув её в сторону, молодой человек покачал головой и, набрав в легкие побольше воздуха, закричал:

— Трифон!

— Я здесь, вашбродь! — материализовался перед ним денщик — нескладный солдат из нестроевых.

— Ты что же это, опять брал мои вещи?

— Как можно-с! — оскорбился тот.

— Как обычно-с! — передразнил его врач. — Говори, каналья, где теперь мои аптекарские весы?

— Не могу знать.

— А вот я могу!

— Конечно, можете, они ить ваши!

— Мерзавец, ты опять отдал их этому несносному моряку? Ты хоть понимаешь, что они предназначены для взвешивания лекарственных препаратов? Что от их верности, быть может, зависит чья-нибудь жизнь?

— Понима…, то есть, никак нет, вашбродие, — помотал головой Трифон. — Как есть, не брал!

— Ты что пьян?

— Нет.

— Дыхни!

Денщик с видом христианского мученика перед Нероном поднял вверх глаза, и изобразил легкий выдох, в котором явственно присутствовали пары сивушных масел.

— Напраслину возводите, вашбродь! — горестно заявила жертва произвола. — Уж сколько недель не то чтобы не пил, а и не видел…

— Нет, это не выносимо, — возмутился столь вопиющей наглости доктор. — Вот сейчас пойду к Скобелеву и потребую, чтобы тебя перевели в роту к стрелкам. Там тебе быстро объяснят, что брать чужое нехорошо!

— Да что вы, барин, — испугался денщик, совершенно не ожидавший от обычно доброго, мягкого и деликатного врача подобной решительности. — Нешто у их превосходительства иных дел нет, как только мной, горемычным заниматься. Да вы посмотрите лучше, ить все ваши вещички в целости и сохранности! А ежели крышка не так закрыта, так это я пыль когда протирал ненароком задел. Ить ваше благородие не раз говорило, что чистота должна быть, вот я и расстарался, значит…

— Значит, пыль протирал? — демонстративно провел пальцем по крышке сундука Студитский.

— Так ить пустыня, песок кругом, — развел руками поборник чистоты. — Рази убережешься?

— Прочь с глаз моих! — не выдержал врач. — Вернусь, поговорим.

— Как прикажете, а я вам к тому времени ужин спроворю! — с угодливой улыбкой провожал врача денщик, а как только тот удалился, на достаточное расстояние, добавил сварливо: — Нашли из-за чего шум поднимать, вон у саперов давеча десять фунтов динамиту пропало, и то ничего… а тут, шуму-то, шуму… Тьфу!

Генерал-адъютант Скобелев со своим штабом располагался в большой палатке разбитой в центре лагеря. От жилищ большинства штаб- и обер-офицеров она отличалась лишь размерами и караулом из осетинского горского дивизиона. Командовавший караулом урядник Абадзиев хорошо знал Студитского и потому пропустил без проволочек.

— У меня к тебе дело, — без обиняков начал генерал, заметив давнего приятеля.

— Рад быть полезен вашему превосходительству…

— Оставь эти церемонии, не до них теперь.

— Слушаюсь.

— Ты слышал о недавнем нападении на курьеров?

— Третьего дня у Бендессенского перевала?

— Именно.

— Да. Кажется, там погиб казак, а сопровождавшие его джигиты сумели ускакать.

— Все так, но есть некоторые сомнения в правдивости показаний этих самых джигитов.

— Чем я могу помочь?

— Нужно провести вскрытие и извлечь пулю из покойного казака. Полагаю, ты сможешь определить, с какого расстояния и из какого оружия она выпущена?

— Думаю, да.

— Отлично. Из Бами в Ходжам-калу завтра выступает рота Самурского полка. Поедешь с ними.

— С пехотой! — наморщил нос Студитский. — Эдак мы неделю добираться будем.

— Зато целы останетесь, — парировал генерал.

— Нельзя ли с казаками?

— Да ты ведь непременно встрянешь в какую-нибудь авантюру.