Митридат
Шрифт:
– Твое будущее светло и ясно, как морская даль в погожий день! – твердил Асандр. – Погляди туда, за море! Все страны покорны Риму, твоему другу! Что осталось Митридату? Городок Диоскуриада?.. Но и там он окружен враждебными племенами! А с моря ему угрожает Сервилий! Своего флота у царя нет, а если бы и был, Сервилий потопил бы его корабли! А на юге – враждебный ему Тигран, да и Помпей ненадолго ушел в Сирию, он вернется!
– Но почему Помпей поступил так опрометчиво и к тому же беспечно? – бормотал царевич сквозь хмельной угар.
– Помпей не мог преодолеть перевалы,
– Но этим он дал Митридату передышку, отец опять соберет войско!
– Тогда Помпей вернется! Как мы теперь узнали, он ничего так не желает, как встретиться с Митридатом в настоящем бою! Он сказал, что Митридат в бегстве страшнее, чем на поле битвы, ибо за него воюют горы!
– Митридат попытается проникнуть на Боспор!
– Нет, Махар, этого не будет! Скифские запоры крепки! Это непроходимые горы и страшные горные племена! Не пропустят они царя с его голодной ратью через свои земли! Митридату суждено погибнуть в Диоскуриаде – об этом говорят все жертвенные гадания. Я слышал, что его люди едят человечину. Конец его близок!
– Дай-то великий Зевс! – мямлил пьяный Махар. – Да будет так!
И в приступе внезапного веселья и удали хлопал Асандра по плечу с криком:
– Эй-ла!.. Гуляй, пей!
Пиры и многоконные выезды на охоту сменялись вновь жаркими ночными кутежами в узком кругу собутыльников и веселых портовых гетер, которых поставляла Евпория – теперь главная жрица Афродиты Пандемос. Она еще больше раздобрела, даже разбогатела, внесла выкуп за себя в храмовую казну и стала считаться вольной. Продолжала пользоваться покровительством Махара при снисходительно-терпеливом отношении городских властей.
О фиасе евпатористов уже не вспоминали. Все, что его облагораживало и возвышало, умерло вместе с культом Митридата. Осталось лишь беспробудное пьянство и неприкрытое сластолюбие. Махар и его компания прожигали жизнь, стараясь не думать о завтрашнем дне.
Злые и насмешливые люди в городе говорили, правда, не очень громко:
– Раньше Махар был жрецом и оргиастом, а теперь он просто пьяница и бабник!
V
Человек бросил на дощатый прилавок медную монету и получил взамен ячменную лепешку и две луковицы. Не обращая внимания на мятущуюся толпу, стал жевать, смачно хрустя луком.
Он был одет в скифские штаны и постолы из сырой воловьей шкуры. Через плечо висела старая суконная хламида. Его можно было принять за воина, отпущенного из войска после похода и теперь проедающего скудное войсковое жалованье. Широкое лицо его, небритое, заросшее колючей бородой, по самые глаза закрывали спутанные, грязно-русые волосы, выбивающиеся из-под старого войлочного колпака.
Продолжая жевать, он толкался среди разномастного люда, казалось, не интересуясь ни куплей, ни продажей. Это и понятно – у таких продавать нечего, а покупать не на что! Пантикапей был переполнен бесприютными людьми, живущими случайными заработками, однако гордыми своим званием людей свободных, которым для полного благополучия не хватало лишь какой-нибудь собственности, приносящей доход.
Однако внимательные водянисто-голубые глаза довольно осмысленно шарили по лицам сотен людей, как бы выискивая кого-то. Когда появлялись рыночные астиномы с палками в руках, он предусмотрительно избегал встречи с ними, равно как и тех вопросов, которые эти люди любят задавать. Сохраняя внешне безразличный вид, с вниманием прислушивался к крамольным крикам толпы, громогласно возглашающей славу царю Митридату, заступнику и предстоятелю Боспора.
Новые слухи о потоплении боспорских судов римлянами обострили обстановку в городе. Притихшие ненадолго боспорские граждане вновь зашумели. Атмосфера накалялась быстро, не предвещая ничего доброго.
– Надо пойти всем дружно к акрополю и просить правителя Махара примириться с отцом! Тогда и Митридат будет более милостив к нам, поддержит нас! – предлагал высокий боспорец в скифском колпаке и старом кафтане.
– Мы попросим Митридата, чтобы он полонил Сервилия и потопил его пиратские суда! – вторил ему другой, в одежде побогаче.
Более осторожные стояли поодаль, или, махнув рукой, спешили уйти от крикунов и избежать беды. Но число любопытных росло, отовсюду бежали люди поглазеть и послушать, а то и принять участие в словесном бунте против Рима и его ставленников. В ответ на крамольные выкрики появились группы вооруженных людей в железных шапках, с копьями. Они следовали за астиномами, которые с решительным видом размахивали палками.
– Кто такие? – грозно спрашивали они. – Почему шумите на рынке? Чего народ мутите?
– Граждане мы, пантикапейские общинники!
– И купцы!
– И мастеровые!
– Римляне топят наши торговые суда, пускают ко дну труды наши! Разве это закон?
Понтийские воины схватили было крикунов за руки, намереваясь увести на допрос, но толпа зашумела и стала проявлять признаки опасного возбуждения.
– Оставьте, не касайтесь свободных пантикапейцев! – закричали все разом.
Общинники Пантикапея пользовались полной свободой выражения мнений в пределах города, и правитель Махар не мог «хватать» их по своему произволу. Их судил суд общины, если в этом была нужда.
– Мы не рабы и не иноземцы, чтобы нас неволить!
В воздухе просвистел первый камень. Астиномы что-то разъясняли воинам с озабоченными лицами. Те неохотно отступили. Старший все же постарался узнать имена зачинщиков и подстрекателей уличной смуты, запомнить их лица.
Человек продолжал доедать свою лепешку. Усмешка искрилась в его прищуренных глазах. Вдруг он увидел юркую фигуру с корзиной в руке, что вынырнула из толпы. Корзина с зеленью и дешевая одежда выдавали слугу, закупающего продукты для хозяйского стола. Слуга с большим интересом взирал на мятущихся горожан и прислушивался к их разговорам.