Миусская площадь

Голубков Михаил Дмитриевич

– Одна плита и духовка на целый дом? Очередь занимаете для готовки?

– Шутите все! Шутите, шутите! Вот когда придете, я вас угощу курицей, запеченной в духовом шкафу! С нежной золотистой корочкой! С гарниром из запеченной картошки! Я так здорово готовить научилась! Вот увидите, как надо мной смеяться! Приходите в субботу в три! Улица Палиха, дом шесть, строение три, вход со двора, третий этаж, квартира пятнадцать. Три звонка!

Константин Алексеевич заметил только сейчас, сраженный восторженным напором своей сослуживицы, что она держит его за рукав пиджака, смотрит в самые глаза, стремясь откинуть неизбежную преграду, стоящую между мужчиной и женщиной, и весело пританцовывает в такт своим словам.

И вновь – в этом танце не было ничего жеманного, кокетливого, заманивающего, томящегося и неискреннего, неизбежного в любом кокетстве. Это была почти детская, при внешней привлекательности и женской красоте, открытая радость, вся на виду, ничего не утаю, потому что это просто незачем, и вообще я не знаю, что это такое и как это делается, и зачем!

– Ну все! Бегу! А то учиться опоздаю! Приходите в субботу!

Похоже, он ничего и не ответил, просто улыбался и смотрел ей вслед, стоя под колоннами большого серого здания.

* * *

Они сидели с братом за круглым обеденным столом, покрытым белой узорчатой скатертью, прямо под низким матерчатым абажуром с бахромой, и пили чай с коньяком. Они переживали тот момент, когда обед уже завершен и надо бы встать из-за стола, как встали женщины, отправившись на коммунальную кухню мыть посуду, но вставать, хотя бы для того, чтобы прогуляться по двору, очень не хотелось. Чаепитие тянулось медленно еще и потому, что Константину Алексеевичу нужно было о многом рассказать брату. Стараясь говорить тихо, зная специфическую акустику коммуналки, братья сидели рядом, почти касаясь головами.

– У меня будет странная миссия в Берлине, Боря, – сказал Константин Алексеевич. Не знаю, как и подступиться.

– А в чем дело? Секретные военные поставки? Вооружение?

– Если бы. Внешне все проще: поставка нашего зерна и вообще всякой там сельхозпродукции за твердые марки. Закупка производственных мощностей и как раз по твоему наркомату, что-то для Ленинградского тракторного. Но это-то как раз и не важно, все налажено, все подписано, как по маслу пройдет, для этого меня и не слали бы. Все сложнее.

– Секретное задание НКВД? Завербовать Кальтенбруннера? Организовать покушение на Гитлера?

– Почти. Только еще труднее, потому что непонятно совсем. Тебе знакомо такое имя – Ганусен?

Борис пожал плечами.

– Это очень странный человек. Вроде артист, вроде циркач, вроде колдун и мистик. Дает в театральных залах своего рода концерты, выступает со странными представлениями, читает мысли людей, на сцене впадает в кому, останавливает собственное сердцебиение…

– Шарлатан?

– Трудно сказать. Не без этого, наверное, хотя, говорят, выглядит это очень убедительно. Вызывает на сцену людей и рассказывает им, например, что они делали вчера, даже не зная их по имени. Или, к примеру, просит кого-нибудь из зала написать на бумаге приказание: подойти к седьмому ряду, достать из кармана жилетки господина, сидящего на пятнадцатом месте, монокль и положить его в сумочку дамы, сидящей на седьмом месте, или что-то в этом роде. И не зная, что в бумаге, читая чужие мысли, выполняет приказания. Обставлено все очень красиво, публика в восторге.

– Какое вся эта чепуха имеет отношение к дипломатии вообще и к внешней торговле в частности?

– В этой командировке вся внешняя торговля – прикрытие, легенда. Мне надо выйти на этого Ганусена.

– Вот это да! Ваш наркомат занялся артистами-шарлатанами?

– Считай что так, Борь. Ты со своей инженерной мыслью о тяжелой промышленности вряд ли во все это вникнешь. Скажи лучше, у тебя с двадцатых годов не осталось каких-нибудь немецких связей?

Два брата были очень близки, их связывала и любовь, и истинная мужская дружба, и общность судеб, обусловленная временем. Оба, не получив

систематического образования, а тем более высшего, смогли стать людьми очень грамотными и нужными, каждый в своей сфере. Но и разница между ними была очень велика. Константин, оказавшись с середины двадцатых годов на дипломатической службе, за три месяца легко овладевал языком страны пребывания, не прикладывая к этому видимых усилий. Он свободно говорил на английском, немецком и французском языках. Акцент, конечно, был, но не мешал, ему и не требовалось выдавать себя за кого-то другого. Он был советским дипломатом, государственным чиновником, занимающимся внешней торговлей. Напротив, у Бориса не было такой легкости, способности хватать на лету, его стихией была организация и инженерия. Образования явно не хватало, поэтому по настоянию Серго Орджоникидзе он поступил в политехнический институт на индивидуальную форму обучения: к нему на дом вечером после его работы приходили преподаватели, отчего Борис чувствовал ужасное неудобство, поил их чаем и пытался кормить ужином. Вопрос о немецких связях, которые могли сохраниться с двадцатых годов, когда отношения Советского Союза с Германией были наиболее теплыми и тесными, Константин задал наугад, понимая, что Боря, не зная немецкого, вряд ли мог эти связи поддерживать, да и времени на это у него не было.

– Есть, конечно, – ответил Борис. Костя с удивлением поднял глаза на брата. – Вальтер, хороший парень, к нам здорово относится, только как он тебе может помочь?

– Посмотрим. А что за человек?

– Да наш человек! Хороший человек! Практический инженер, специалист по силовым установкам, хорошо по-русски говорит. Только вот политически не очень… До коммунистов не дотягивает. Социалист!

– Какой социалист?

– Национал-социалистическая партия Германии. Вы же, говорит, строите социализм? И мы тоже строим. Только чуть по-другому. Исходя из национальных интересов. Для немцев.

– Так он же фашист!

– Он социалист! Они же пришли сейчас к власти в Германии. Вальтер говорит, что исторические цели у нас общие. Хочешь познакомлю? Только вряд ли он тебе поможет. Он фокусами и фокусниками не занимается.

– А чем он занимается?

– Я же сказал – инженер.

– А у вас-то он что делает?

– Вообще-то он организует наладку станков. Понимаешь, современное производство – это единый процесс. Не куча отдельных машин и станков, а одна общая и очень сложная машина, в которой согласовано буквально все. Поэтому важно, чтобы на любом заводе, скажем, на тракторном, каждый станок работал в системе с другими, иначе просто все встанет. Вот он эту систему и запускает.

– Запустил?

– Где запустил? Вообще-то, давно запустил. Сейчас он, и правда, как-то без дела все болтается. Но поверь, с твоим шарлатаном он никак тебе не сможет помочь.

– Наверное, не сможет. Только дело в том, что Ганусен – не такой уж и шарлатан. Там, Борь, все сложней. Этот самый шарлатан действительно обладает удивительными возможностями. Читает мысли на расстоянии. Внушает. Гипнотизирует. Но не это самое главное. Он, Боря, будущее может предвидеть.

– В каком смысле?

– Это-то и интересно. Бывает, в самом простом: может сказать человеку, что ждет его сегодня вечером или завтра. И представляешь, все сбывается. А может предсказать всю судьбу. И не только человека. А если историческую судьбу народа? Революции? Государства?

– Гадание на кофейной гуще! Как ты можешь всерьез об этом думать?

– Не знаю, Борь, не знаю! И думаю об этом всерьез не только я, как ты, наверное понял. И не только у нас об этом думают. Этот самый Ганусен предсказал Гитлеру итог последних выборов. Год назад он предсказал ему то, во что поверить было нельзя – что он станет в этом году рейхсканцлером, представляешь?