Младшая

— Катя, просыпайся. Ну же, Катюша!

Катя открыла глаза.

Над ней склонилась няня Устя в белом наголовке, под которым уложены гладкие волосы, сколотые кленовым гребнем. От ситцевого крапчатого передника с кружевной выпушкой пахнет мятой.

Устя много лет живет в доме. Она нянчила еще Катиного брата Митю.

Он был инженером и погиб при испытании самолета «Летающее крыло».

Катя знает брата по фотографии, которая висит в кабинете отца.

Митя был сфотографирован на аэродроме в зимней летной куртке с откинутым на плечи капюшоном. За поясом — перчатки из волчьего меха.

У Мити такая же, как у Кати, припухшая нижняя губа, ровный небольшой нос и светлые, с мягким прищуром глаза. Только брови у Кати узкие и короткие, а у Мити — широкие и длинные, как говорят в доме — отцовские.

Гибель Мити сильно подействовала на Никодима Родионовича, Катиного отца, профессора-авиаконструктора.

Устя рассказывает, что после катастрофы с «крылом» Никодим Родионович почти перестал бывать дома и на уме у него только «турбина со сквозняком». Устя называет так аэродинамическую трубу, в которой вентиляторы гонят воздух на модель самолета новой конструкции, чтобы определить воздушные силы, действующие на будущий самолет в полете.

— Ах ты, заспанаша! — говорит Устя и легонько щекочет шею Катюши морщинистыми теплыми пальцами, от которых тоже всегда пахнет мятой. — Пробуждайся, ластушка!

Кате нравится слушать Устю. Никто в семье не умеет говорить с Катей такими живыми словами-приговорочками: так и хочется их потрогать, подержать в ладонях.

Устя раздвигает на окне занавески, и весеннее солнце зажигает никель Катиной кровати и две зеленые литые пуговицы у настенного, деревенской стрижки, ковра.

Пуговицы — это глаза волка-овчара. Волк спрятался в кустах и подстерегает девочку с корзинкой из желтых соломчатых стеблей, в сарафане с лифом и в ботинках с тесемчатыми петлями на задниках.

Этот ковер подарил Кате Сергей Родионович, старший брат отца, директор МТС в Журавлихе, на Смоленщине.

— Что же ты, солныш мой, впросонках-то лежишь! В доме уже все поднялись. Пора и тебе, нечесе, приумыться и приукраситься.

Окно забрызгано талой водой. Каждая капля полна весеннего блеска, отчего стекла горят влажным, слепящим огнем. По улице проезжают автомобили и троллейбусы, разбрасывают сырой, тяжелый снег. С крыши обламываются сосульки, с хрустом расшибаются об асфальт.

Не напрасно мама предупреждает Катю: весной надо ходить подальше от стен домов.

— И мама встала? — спрашивает Катя.

— Нет, не встала. Гляди, день какой погодный народился! Хоть и на воробьиный скок, а против вчерашнего света прибавилось.

Про отца Катя не спрашивает: отец и в воскресные дни (а сегодня воскресенье) встает очень рано, запирается в кабинете и работает. Никто не смеет его беспокоить, даже мама.

В коридоре изредка потрескивает паркет. Это, соблюдая осторожность, ходят папин младший брат Арсений и мамина сестра Лариса. Еще, случается, пройдет Ванда Егоровна, Катина бабушка со стороны матери, которую Катя должна называть по имени и отчеству —

Ванда Егоровна, — но никак не бабушкой.

По утрам Ванда Егоровна ходит редко. Сидит на диване, листает старые журналы мод или справочник по целебным растениям. Она часто советуется с докторами-гомеопатами о своих почечных лоханках. Катя пыталась выяснить у Ванды Егоровны, что такое почечные лоханки, но так и не выяснила.

С тех пор как Никодим Родионович получил эту большую, удобную квартиру, его младший брат Арсений, мамина сестра Лариса и бабушка Ванда Егоровна незаметно сделались ее жильцами. Стелили себе на диване, на тахте, на раскладной брезентовой кровати.

Утром тащили из комнат перины, тюфяки, подушки — прятали в коридоре в стенные шкафы. Арсений бродил по квартире, подбирал выпавшие из перин и подушек перья: Ирина Петровна, Катина мать, не терпела на полу мусора. Устя делала вид, что не замечает перьев, и не спешила подметать полы. Арсений складывал их в карман пиджака и уносил на работу.

Заселению квартиры родственниками Никодим Родионович значения не придавал, вообще мало интересовался домом. Родственников собрала Ирина Петровна. Она привыкла повелевать, а для этого нужны были люди.

В столовой отворялись и затворялись створки буфета, звякала посуда, хлопала дверца холодильника: готовились к завтраку. Это, конечно, Витоша, мамина подруга. Витоша постоянно бывает в доме, помогает Усте по хозяйству. Витоша вся какая-то тихая, робкая: ходит тихо, глаза у нее тихие, слова говорит тихие и улыбается тоже тихо, про себя.

Катя не спешит одеваться: мама еще не оделась, а без мамы завтракать не начнут, хотя отец и сердится, когда опаздывают к столу.

Арсений, Лариса и Ванда Егоровна стараются быть точными. Исключение составляет Сергей Родионович, когда приезжает погостить в Москву. Живет в доме своим распорядком и поступает так, как ему удобнее.

Кате он понятнее и ближе всех родственников: с ним интересно, весело и шумно. Он никого и ничего не боится. Громко и с удовольствием смеется. Громко двигает стульями и креслами. Разговаривает по ночам по междугородному телефону со своей машинно-тракторной станцией, выспрашивает о ремонте плугов и сеялок, о простое тракторов. Сердито кричит: «Лиходеи! Пшеничные души!» Покупает Кате леденцовые конфеты, которые Катя очень любит, а мама запрещает их есть, называет стеклянными.

Арсений, Лариса и бабушка Ванда Егоровна — люди скучные: по дому ходят бесшумно, прячутся на кухне или у Кати в комнате, когда с работы приезжает отец, усталый, медлительный и насмешливый по отношению к домочадцам, кроме мамы и Усти.

В воскресные дни, во время завтрака или обеда, все молчат и ждут, что скажет отец. Вечная настороженность, выжидание чего-то.

За Катей так и следят — в особенности Лариса, — чтобы правильно держала ложку, хлеб брала рукой, не дула на горячий чай и не крошила в него печенье. Нет конца придиркам и поучениям. Говорится это пронзительным шепотом, от которого долго свербит в ушах.

Тоскливо, очень тоскливо сидеть за воскресным столом. Куда лучше в будние дни: отец уезжает на работу, Арсений — тоже, Лариса и мама уходят в город, в магазины, а Ванда Егоровна — к врачу.