Младший брат
Шрифт:
— Выгораживаешь ты эту Вогел, Соломин! — отрубил Степан Владимирович. — Почему в отчете о ней ни слова? А?
— По недосмотру, товарищ Грядущий, только по недосмотру.— Марка, обрадованного отеческим «ты», вдруг понесло.—Разумеется, Зинаида Дмитриевна, тут я виноват, да, целиком моя вина, недоглядел, утратил бдительность. О факте получения письма от Натальи А. не знал, не мог знать. Что конфискованный материал был антисоветский, тоже не знал, она утверждала, что это письмо родным, хотя было при мне, да. Морально-политическое лицо не имел возможности выяснить... Женщина неожиданная, непредсказуемая, истерическая, много скандалов по поводу обслуживания, капризов... Рад был от нее избавиться, тут же забыл, запамятовал, ну, бывает же так! — Тут речь его стала совсем заискивающей. — Человек—не машина,
— Вот именно, зачем бы? — спокойно молвила Зинаида Дмитриевна.—Давайте разберемся и в этом. Ознакомьтесь, Марк Евгеньевич.
Она протянула подскочившему Марку три рукописные страницы, но, поколебавшись, отдала только одну, среднюю.
Писано было по-английски, аккуратным округлым почерком. И сочинял, конечно, носитель языка—все артикли и предлоги на месте, не то что в письме Верочке из Филадельфии.
«...повторить, как я бесконечно счастлива была оказаться в такой замечательной, дивной, чудесной, такой передовой стране, так что моя критика отдельных недостатков—это не злопыхательство, а лишь стремление от души вам помочь, чтобы еще больше улучшить то впечатление, которое простые американцы увозят в свою социально недоразвитую страну капитала. Во-вторых, вызывает огорчение отсутствие воды со льдом, моего любимого напитка в летнюю жару, в большинстве ресторанов, а я лично видела, как стоят полупустые холодильники, неужели так трудно навести в этом порядок. В-третьих, молодые переводчики Конторы — это очень самоотверженные, патриотические юноши и девушки, прекрасно владеющие английским языком, но и тут случаются недостатки тоже. Вот яркий пример такого недостатка, это наш переводчик, назначенный еще в Москве и всю дорогу нас сопровождавший. Поначалу он вел себя образцово, и как пропагандист, и вообще как приятный, исключительно обаятельный молодой человек. Что же случилось, когда мы выехали из Москвы? Он переменился! Он стал так сомнительно шутить, иногда говорил ужасные, кошмарные фразы, язык не поворачивается повторить! Он сблизился с одним буржуазным профессором и одним очень циничным эксплуататором-бизнесменом, они вечерами напивались пьяные, а меня не приглашали почти никогда. У него самого оказалось множество пережитков капитализма, и главное, он еще «подружился» с одной молодой дамой, с немецкой фамилией, но на самом деле дочерью контрреволюционных эмигрантов-коллаборационистов из России, много рабочего времени разгуливал с ней под ручку, а в Ленинграде они оба исчезли на целых три дня, группа была очень недовольна, и автобус он забыл заказать. Конечно, он молод и, наверное, еще исправится, я даже не хочу называть его фамилии, но меня волнует: а не общее ли это явление, что переводчики поддаются влиянию буржуазной пропаганды? В-четвертых, гостиница в Самарканде, где так много исторических монументов, такая замечательная, но лифты очень медленные, приходится иногда по пять минут, а один раз даже семь, стоять на лестничной...» Тут страничка обрывалась.
— Ну-ка, переведите, Марк Евгеньевич,—повелительно сказала Остроухова.—Для Степана Владимировича. Вы ведь отлично, помнится, умеете переводить с листа. Так? Или вам помочь?
Марк молчал. Увы, ничто не волновало его в этот момент, кроме спасения собственной шкуры.
Но если среди трижды отрекшихся был даже Петр, если даже он, Симон, ловец человеков, не дождался петушьего крика и не успел согреть тронутых смертным холодом рук у ночного костра, то чего же. Господи, хочешь ты от грешных нас и от этого очкастого мальчика с платком, щегольски повязанным вокруг шеи?
— Клевета, — сказал он наконец. — Низкая клевета озлобленной шизофренички. Да, я выпивал с туристами. На запланированных банкетах. В номерах же у них—бывал, согласен...
— Забыв о служебной инструкции?
— Если следовать букве нашей инструкции,—обнаглел Марк,—то выйдет разве что забастовка по-итальянски. У этой, как ее, Фогель, не бывал в комнате никогда. У профессора бывал,—тут он запнулся,—но не того, с антисоветской литературой. С тем я вообще двух слов не сказал. У профессора Митчелла. Как старшего по группе. Проводил беседы, разъяснения.
— «Эта дура»,—сказала Остроухова,—ответственный сотрудник «Коммунистического завтра».
— Клерк она в отделе доставки, а не сотрудник! — огрызнулся Марк.
— Член компартии США с 1956 года.
— Что с того?—взбеленился Марк.—Да неужто шизофреникам трудно вступить в эту их партию? Может, она тогда здоровая была, откуда я знаю? И у дантиста одного я в номере бывал, он бы без меня подох от своей астмы. Приступы шли один за другим, справьтесь в архивах «Скорой помощи». Насчет прогулок под ручку, исчезновений на три дня— беспардонное вранье. Автобус в Ленинграде просто сломался по дороге из парка, а я болел, у местной переводчицы спросите. А с этой Клэр...
— С какой Клэр?—быстро спросила Остроухова.
— Ну, с туристкой Фогель. Я с ней вообще никаких дел не имел. По-русски она говорит неплохо, верно. Так я об этом писал в отчете, еще в Москве. А в Ленинграде я, повторяю, болел, а потом искал по магазинам палку для этой идиотки Уоррен, свиньи неблагодарной. Она в Самарканде ногу растянула. Если верить всякой жалобе от клиентов,—добавил он почти обиженно, — наша Контора развалилась бы. И очень скоро.
— Мы обычно и не верим,—вмешался Грядущий.—Но не только в письме загвоздка. Тут, парень, гораздо серьезней. Скверные у нас на твой счет подозрения. А ты и цидулки паршивой перевести не желаешь. Ладно, другие найдутся.
Он по-хозяйски нажал кнопку селектора, промолвив в микрофон невесть кому адресованное «заходите». Отдел-то уже опустел, только в подвале дежурные остались. Впрочем, таинственная личность явилась в считанные секунды. Это была Зайцева. Села она подальше от Марка, письмо перевела вслух без единой паузы. Степан Владимирович в такт чтению покачивал седовласой головой, и в царственном серебре на его затылке светилась нежная розовая проплешина.
— Итак, Вера,—начала Зинаида Дмитриевна,—большая часть вашего маршрута совпадала с маршрутом группы Соломина. В Самарканде и в Ленинграде вы останавливались в одних и тех же гостиницах. В США ваша группа отбыла тем же рейсом, что и группа вашего коллеги. Что вы можете сообщить нам в его присутствии по поводу этого письма, точнее, заявления от туристки Уоррен?
— Ну что говорить,—протянула Вера,—я ведь днем все подробно рассказывала...
Она покосилась на Марка, который обеими руками вцепился в сиденье стула.
— Не беспокойтесь, Верочка, говорите.
Приободренная Зайцева заговорила толково и связно. Марка она встречала на маршруте несколько раз. В Сочи на пляже ничего такого не заметила. Но в Самарканде в восьмом часу утра Соломин выходил из чужого гостиничного номера. Он сказал, что там турист-астматик, а дежурная посмотрела в список — в этой комнате значилась туристка. Вогел. Она и вышла оттуда через полтора часа, дежурная видела.
— Мы запросили Самарканд, Соломин,—мрачно сказал Степан Владимирович.— Лейтенант Опенкин сообщает, что в ту ночь вас не было в своем номере. Погоди, твоя очередь после. Что в аэропорту Пулково-то произошло, товарищ Зайцева? И в гостинице «Ленинград»?
Что ж, в гостиничном буфете товарищ Зайцева засекла Марка в обществе какой-то молодой американки, а затем выходящим из гостиницы с нею же и с советской женщиной, кажется, вторая была беременна. В «Пулково» же эта самая американка не хотела отдавать какого-то конверта, а когда его отобрали, орала на русском языке Бог весть что.
— Что именно, Вера?
Зайцева, краснея, повторила одну из фраз, выпаленных сгоряча Клэр. Перед отлетом, у паспортного контроля, Соломин обнимался с ней и целовался, и вроде бы она плакала, а Соломин нет, но был очень расстроен. И еще: одна из его группы, хромая с палкой, дала ему какой-то сверток, а он взял и еще в благодарностях перед ней рассыпался.
Где-то в середине Верочкиного рассказа двухкилограммовый кусок отличной вырезки, полученный сегодня Зинаидой Дмитриевной в продуктовом заказе и лежавший до поры до времени в сумке под столом, вдруг начал протекать. Мерзавцы из распределителя при ГУМе вечно экономили на полиэтиленовых пакетах. Из сумки заструился темно-красный ручеек, к которому мгновенно пристроилась сообразительная давешняя муха.