MMIX - Год Быка
Шрифт:
Пожалуй, этим можно было бы ограничиться при истолковании 14 главы Романа. Добавим лишь, что оба участника диалога – Римский и Варенуха, несут в своих именах некую дополнительную символику, значение которой проясняется в контексте нашего истолкования. Римский уж больно хорошо рифмуется с «папой», официозным христианством. А Варенуха, между прочим, это мы как-то упустили из виду в прошлый раз, очень даже рифмуется с ершалаимским Вар-равваном. Это соответствие вытекает из более глубокой параллели между судьбами мастера и Иешуа, которую мы ещё обсудим по поводу 24 главы «Извлечение мастера», где основой символики тоже будет число 4. Там Воланд, которому, как мы помним, в ершалаимских главах сопоставлен Пилат, утвердит приговор мастеру – мнимое отравление в исполнении Азазелло.
Параллель достаточно ясная, и в контексте 14 главы может быть истолкована как свидетельство универсальности нашей историософской модели. Рядом с каждым основоположником есть свой первый «римский папа» как апостол Пётр. И есть свой Вар-равван – то есть формальный, внешне похожий, но ложный аналог. Ведь имя «Варавва» из канонического Евангелия тоже означает «Сын Отца», а сам разбойник был одним из многих ершалаимских кандидатов в «мессии». И что характерно – эта внешняя форма без содержания была роднее для фарисеев и Синедриона. В связи с этим открытием можно также вернуться к моменту, соответствующему половине октября в рассказе Мастера. Дело в том, что в середине 10 главы происходит как раз арест Варенухи. Однако и в параллельном сюжете ершалаимской Пятницы судьбы Иешуа и Вар-раввана связаны незримой нитью.
И ещё одна тонкая линия, связанная с образом Варенухи из 14 главы. Эта полуживая альтернатива помертвевшему Римскому, как известно, не отбрасывала тени. Этот небольшой факт нам ещё пригодится, когда мы будем подробно обсуждать спор между Воландом и Левием. Согласитесь, что этот наглядный пример имеет таки значение в свете спора о необходимости теней.
Однако почему мы всё время говорим о трёх альтернативах, трёх движениях? Ведь символика четвёрки предполагает четыре стороны света, четыре направления. И куда же на 14 стадии делась сама развивающаяся Идея? Ведь все три персонажа 14 главы, все три движения в «подлунном мире» оказываются на поверку ложными, вернее – очень ограниченными. Ответ на этот вопрос дан в конце предыдущей главы: «И раньше чем Иван опомнился, закрылась решетка с тихим звоном, и гость скрылся». Скрылся на балконе, то есть в «коллективном бессознательном», которое имеет доступ ко всем остальным частям, ко всем четырём «палатам». Так что Мастер ещё явится Иванушке во сне и расскажет ему ершалаимскую 16 главу про Казнь. Но сначала нам придётся поколдовать над числом 15 и растолковать дурной сон Никанора Ивановича.
37. О всякой всячине
«Сон Никанора Ивановича» из 15 главы, как и положено сну, несколько выпадает из текущего времени видимого действия Романа. Впрочем, как и сон Ивана Николаевича в следующей 16 главе. Точно также обе главы выпадают из потока исторического времени в первом слое истолкования, посвящённом событиям 1990-х годов. Насчёт 16 главы мы уже выяснили раньше – там речь идёт о геополитическом сюжете середины ХХ века. А вот какому политическому или иному представлению может соответствовать ещё один театр в Романе, но не Варьете? Честно признаюсь, догадался не сразу и то благодаря подсказкам других почитателей Булгакова.
Самое главное в разматывании клубка тайн – ухватить начало нити, которая тянется из предыдущих глав. Например, есть в главе 15 такой диалог:
«Артист подошел к будке и потер руки.
– Сидите? – спросил он мягким баритоном и улыбнулся залу.
– Сидим, сидим, – хором ответили ему из зала тенора и басы».
Диалог этот практически дословно воспроизводит начало разговора Иванушки с незнакомцем из 13 главы: «– Итак, сидим? – Сидим…». То есть Автор сразу же даёт нам понять, что «артист в смокинге, гладко выбритый и причесанный на пробор, молодой и с очень приятными чертами лица» – это тот же самый дух, что посетил Ивана, а теперь явился во сне Никанору Ивановичу. И кстати, в самом конце 15 главы есть намёк на то, что и страшное происшествие с Римским – это тоже сон Ивана Николаевича. Важное отличие между сном из 15-й и кошмаром из 14 главы состоит в том, что в кошмаре совсем не присутствует тот самый дух «с приятными чертами».
В этом сопоставлении полусонных и сонных глав можно найти один указатель времени – в 15 главе наставляющий дух явно моложе, чем в 13-й. То есть подтекст должен относиться к более раннему историческому времени внутри первого скрытого слоя Романа. Смокинг достаточно уверенно указывает на время, когда этот молодой дух обитал в теле самого Булгакова – 1920-30 годы.
В связи с этим вступает в силу вторая подсказка, давно известная литературоведам. Речь идёт о достаточно очевидном прототипе одного из персонажей – Сергея Герардовича Дунчиля. Русское имя Сергей – не Серж, и не Серхио, вкупе с английской фамилией а ля Черчилль, Кромвель – в старинной транскрипции. Намёк на то, что фамилия не Сергея, а его длинношеей жены. «Dunchill» и «Duncan» имеют большое сходство. Однако этого ещё не достаточно, чтобы утверждать, что речь идёт о Сергее Есенине и его жене Айседоре Дункан. Все сомнения отпадают лишь при сравнении имён любовниц Есенина и Дунчиля. «Ида» – симметричное «Зине» сокращение от «Зинаида», а «Ворс», то есть английское «worth» – калька с немецкого «reich», то есть «богатый». Актриса Ида Ворс однозначно рифмуется с актрисой Зиной Райх.
Чтобы это значило? Ладно, будем пока считать, что Автор хотел нам так сложно сообщить банальное суждение, что знаменитого русского поэта погубили женщины. Это если бы в 15 главе был зашифрован лишь один русский советский поэт. Но я склонен согласиться ещё с одним почитателем Булгакова, что в образе Саввы Потаповича Куролесова зашифрован другой поэт – Маяковский.
О присутствии Маяковского в Романе булгаковеды давно уже догадались, но связывали его с образом поэта Рюхина. Что же касается образа Куролесова, то исследователей почему-то смутил тот факт, что в ранней редакции Романа этот персонаж носил имя «Илья Владимирович Акулинов», имеющее сходство с «Владимир Ильич Ленин», в том числе через традиционную ассоциацию «Ульяна и Акулина». Однако, как можно сопоставить плюгавого бородатого вождя с «рослым и мясистым бритым мужчиной», да ещё и артистом – это для меня загадка. Если только не вспомнить о главном произведении Маяковского, которое так и называется: поэма «Владимир Ильич Ленин». Тут-то и становится возможно сопоставление поэмы с пародийным исполнением Куролесовым «Скупого рыцаря»: «А тот, все повышая голос, продолжал каяться и окончательно запутал Никанора Ивановича, потому что вдруг стал обращаться к кому-то, кого на сцене не было, и за этого отсутствующего сам же себе и отвечал, причем называл себя то «государем», то «бароном», то «отцом», то «сыном», то на «вы», то на «ты»».
Воспользуюсь подарком от ещё одного адепта «Дома Булгакова» – блестящим комментарием к этому тексту: «В этом абзаце «обращения» к кому-то отсутствующему на сцене Михаил Булгаков взял из текста пушкинского «Скупого рыцаря» – и эти же «обращения» в том или ином виде находятся в поэме Владимира Маяковского о Ленине! Там, обращаясь к вождю, поэт говорит от первого лица то в единственном числе, то во множественном, называет Ленина «революции и сыном и отцом»… Приведенные несколько строк булгаковского текста – это остроумно-язвительный отчёт о выступлении Владимира Маяковского с чтением поэмы «Владимир Ильич Ленин» в Большом театре, куда поэта специально пригласили в конце января 1930 года».
Кроме того, не будем забывать о нашем ключе, позволяющем сопоставить содержание глав со сходной символикой. Глава 15 должна быть обязательно сопоставлена с 5 главой о Массолите, где также действующими лицами являются литераторы. Единственный из литераторов, активно помогающий властям – это как раз поэт Рюхин, однозначно ассоциируемый с Маяковским, в том числе из диалога с памятником Пушкину.
И всё же пока непонятно, зачем Булгаков решил прописать в Романе образы двух самых известных поэтов-современников? Отдельные, но всё же многочисленные комментаторы упорно настаивают, что и этих двух, и всех остальных коллег-писателей, драматургов, критиков, театральных Деятелей Булгаков вставил в Роман, «чтобы отомстить за травлю». Вот те на! Вот это я понимаю – месть так месть! Кто бы интересно сегодня вспомнил какого-нибудь Вишневского–Лавровича или прочих критиков, если бы не дотошные булгаковеды. Да и поэму про Владимира Ильича нынче не очень-то жалуют. Все эти персонажи уже были наказаны при жизни одним только фактом сосуществования с настоящим гением. Потому и бесились. И уверяю вас, Михаил Афанасьевич был достаточно мудрым человеком, чтобы воспринимать нападки как лучшее признание при жизни.
Есть немного другое объяснение, более подобающее гению. Уж кто-кто, а Булгаков точно понимал природу интеллигентской «творческой среды», которая помогала ему всегда быть в тонусе. Зная их нравы, представлял себе реакцию литературной среды на свой Роман после его издания. Главное, что интересует дистиллированного интеллигента – это не смысл и не идеи, а внутримеждусобойчиковые интриги и грызня. Кто кого и как обозвал, кто с кем спит, кто на кого первым донёс.
Ну ладно, ладно! Это я шучу, точнее – утрирую. И потом речь только о творческой интеллигенции, а не обо всей. Однако даже в дурной шутке есть доля неприятной правды. Интеллигенция как класс, как социальная функция исповедует именно филологический подход к познанию действительности, в противоположность подходу философскому. Изучение и сопоставление слов, а не идей. Если интеллигент нашёл в словаре подходящий термин к непонятному явлению, перевёл с непонятного языка или жаргона, то вот он уже и успокоился, и не о чем больше говорить. Впрочем, «философами» у нас чаще тоже называют филологов в сфере философской литературы.