Мне 14 уже два года
Шрифт:
— Только попробуй! Тут температура воды выше +9 по Цельсию не поднимается! — всполошилась классная. — Дети, слышали! Никто не смеет купаться! Будете наказаны!
— Вы нас в угол поставите? — светски спросил Арсен, стягивая джемпер.
– Арсений, не смей!
— Да мне просто жарко!
— Знаю я твое «жарко»! Только попробуй!
Арсен, тихонько улыбаясь, послал классной воздушный поцелуй.
— Тьфу на тебя, Баум! — ответствовала та.
Я отошла в сторонку. Чего это Арсен завелся: купаться, купаться… — дурак, что ли? До этой воды дотрагиваться страшно, не то, что плавать в ней… Я
— Ты здесь впервые? — голос Арсена раздался прямо над ухом.
— А?
— А я был раньше. Мы с отцом куда только не ездим. Дальше если вон по тому ущелью пилить, ну, там километров тридцать всего — там еще озера есть. Одно знаешь какое — на дне деревья.
— Растут, что ли? Как это?
— Нет, не растут. Законсервировались. Представляешь: огромные тянь-шанские ели, даже иголки сохранились — на тех ветках, что под водой. А те, что над водой — голые, тянутся вверх, как руки. Там даже плавать нельзя из-за них. А вода чистая-чистая. Прозрачная… как… как твои ногти.
— Ногти? — я растерялась. Ну, ладно бы, «глаза» сказал — хотя они точно не прозрачные, или там, не знаю — «кожа». А то — ногти. Украдкой посмотрела на ногти. Под одним осталась полосочка въевшейся краски. Еще не хватало, чтобы где-то там, на глубине, таились законсервированные тянь-шанские ели! Лучше уж сменить тему:
— А ты что, действительно можешь плавать в такой холодине?
— Легко! Я ведь закаленный. Ты разве на Алдаспане не заметила?
— Ну, если учесть, что ты мужественно выдержал мой удар…
И мы стали смеяться. Где там были остальные — неважно. Кажется, куда-то ушли. Потом он взял меня за руку с моими «прозрачными ногтями», и, опустив глаза, сказал:
— Прости меня, Доремира. Пожалуйста!
— Прощаю. Хотя мне было очень-очень больно. Но это теперь неважно.
— А хочешь, покажу, как ныряю? — оживился он.
— Да ты что, не надо!
— Вот нырну — и ты тогда меня простишь!
И помчался к берегу. Ну, разве такого удержишь?
— А-арсе-ен!
Штаны валялись на тропинке, майка свисала с камня. А он стоял на высокой глыбе, нависающей над водой, стряхивал шузы, надетые на босу ногу, и улыбался. Самой новогодней улыбкой изо всех, что были адресованы мне.
— Не надо!
Какое там! Ласточкой летит вниз.
— Баум, не сме-ей! Мира, идиотка, чего встала! — вопит классная. За моей спиной на тропинку выскочила вся группа.
Прошла очень длинная вечность — не знаю, сколько минут. Мы стояли, оцепенев. Но вот, наконец, из-за камня, на котором он мне так улыбался, показался Арсен. Он шел как-то очень странно, боком, и был белым-белым. А губы — синими. И дрожали. И он уже не лучился своей новогодней улыбкой. Дойдя до травки, осторожно опустился на нее. Мы кинулись к нему.
— Арсений, сыночек, что с тобой, — запричитала классная. — Скажи что-нибудь.
— Спина… — простонал он.
Я прорвалась через толпу, вперед. Укрыла подобранной на тропинке курткой, стала гладить по волосам.
— Мира, ты? Значит, точно не злишься… Не бойся, все будет хорошо!
— Что со спиной? Ногами подвигай! — прибежавший с аптечкой водитель достал флакон, открыл, завоняло. — На, вдохни! Одеяло, мигом! В автобусе, за моим сиденьем!
Арсена осторожно переложили на одеяло.
Водитель прошелся вдоль позвоночника Арсена пальцами, заставил покрутить головой, пошевелить пальцами ног, ступнями.
— Ну, ноги шевелятся — значит, порядок. Парень-то крепкий. Видно, о дно ударился. Я боялся — с позвоночником чего… А ну, девки, растирай его, только осторожнее! Вон, спирт берите, эх, короеды… Да все не трать, давай, налью в ладошки!
Мы хором растирали Арсена до тех пор, пока он не порозовел и не взмолился о пощаде.
— Будь моя воля, натерла б я тебя… красным перцем! — в сердцах сказала классная. — Во второй четверти за поведение — два. Понял?!
— Понял, Маргарита Алексеевна! — счастливо улыбнулся Арсен. Рахмет Вам огромный!
Скоро он совсем оклемался, но ходить еще не мог, и водитель осторожно перетащил его в автобус. Народ пошел осматривать природу дальше, а я осталась.
— Вот молодец, Мира! — похвалила классная. — Присмотри за этим имбецилом.
«Имбецил» возлежал на разложенных сиденьях, я устроилась неподалеку. Поначалу разговор не клеился, а потом я спросила, что Арсен делал на десятом этаже нового дома, и оказалось — точно, он там живет! Стал рассказывать про то, как они с пацанами лазили на стройку, всякие интересные истории, потом переключились на Алдаспан, потом я рассказала про больницу, а потом… Потом я взмолилась:
— Не могу больше! Мы ж так зажаримся совсем!
Дело в том, что водитель включил печку. А тут еще полуденное солнце стало греть не по-осеннему, и меня совсем разморило. К тому же после всех волнений проснулся очень серьезный аппетит.
— Боже, какая я голодная!
— Неужели сильнее меня?
— А-а, ты, значит, тоже есть хочешь! У меня бутерброды…
— Страуса бы съел! А хочешь, вон то яйцо срубаем? — он ткнул пальцем в сторону багажной сетки.
— И не жалко?
— Да нет, по приколу же.
— Только его варить надо. Или жарить. И потом — оно огромное. Мы не осилим.
— Подумаешь. Народ позовем — все враз сметут. А насчет варить-жарить меня отец учил: надо костер развести, а когда прогорит, на угли камень такой плоский положить, ну, как сковородка будет… — Арсен перевел взгляд на гигантское яйцо и добавил со смешком, — Очень большой камень… Извини, я с тобой не могу. Организуешь?
— Конечно!
И я отправилась искать камень. Очень большой, и очень плоский, и чтобы — как сковородка. Полчаса лазала по каким-то кустам, проклиная поочередно — туристов, щедро поделившихся мусором с природой; свои волосы, наматывающиеся на каждую ветку, противные липкие колючки, возлюбившие мои джинсы и футболку, ну и… все, что мешало мне в это время. В довершение запнулась о какую-то каменюку и упала. Камень оказался большим, плоским и… в общем, как сковородка, если подумать. Только он оказался очень тяжелым. Но мне было надо! Заметив хорошенько, где лежит находка, я отправилась за помощью. Над опушкой, где стоял автобус, вился дымок — это водитель разжег костер — не иначе, Арсен его уговорил.