Мне на плечо сегодня села стрекоза
Шрифт:
— Да я сам его в газету не посылал, — сказал я громко. — Это случайно вышло.
Удивительно: никто не обратил на мои слова ни малейшего внимания. Особенно странно вел себя Гошаня, а уж он-то, вроде бы, мог меня понять, он-то человек довольно чуткий. Но именно он на перемене обнял меня и поволок вниз, на второй этаж, где обычно висела наша школьная газета. Ну, конечно — рассказ уже был там. Его аккуратненько вырезали, обвели для выразительности красивой
— Молоток ты, Леха! — горячился Гошаня, а я отбивался. — Та-лантище! Эх, если бы не моя любовь к Памиру, не ответственность перед ним — я бы тебе его подарил.
— Не надо, — говорил я.
— Но уж по крайней мере скоро я дам его тебе на недельку у тебя пожить: будет у меня тут трудная неделя, сборы будут хоккейные, а мама, кажется, задерживается — пусть поживет у тебя, а?
— Я спрошу у своих, — сказал я.
— Спроси, пожалуйста!
Дома я действительно спросил об этом. Папаня вроде бы даже и не расслышал — собака так собака. Дед только улыбнулся, стрельнув глазом в сторону Люли. Люля, конечно, раскричалась. Собака, видите ли! Блохи! Разодранная обувь! Искусанная мебель!
— Разбитый хрусталь, — сказал дед.
— А ты, дед, помолчи, — сказала Люля. — Нельзя его, что ли, засунуть в школьный живой уголок? — крикнула она.
Мы с дедом рассмеялись.
— Или отдать кому-то другому! Почему именно тебе?!
— Ну, — сказал я. — Так вот, как ты, в любом доме могут сказать: а почему, мол, именно к нам? Я же Гошане друг, вот он и обратился ко мне.
— Ладно, — сказала Люля. — Веди сюда свою гадкую собачину. Условие одно: если уходишь куда-нибудь надолго, бери пса с собой, собачки очень скучают одни, и так он будет днем дома без всех, пока ты в школе.
— А дед? — удивился я и поглядел на него.
Он как-то уныло улыбнулся.
— Дед твой, может быть, укатит в санаторий, за старушками ухаживать.
— Дед, а в чем дело? — спросил я.
— Я его тут к врачам таскала, — сказала Люля.
— Что-то там с сердцем, говорят, — сказал дед. — Сам-то я не знаю.
— Вот те на, — сказал я. — Ты же вроде в форме, а, дед?
— В форме, — сказал дед.
— Поедет куда-нибудь под Ленинград, — сказала Люля.
— А рыбалка, дед? — сказал я. — А как же рыбалка-то?
— Перебьетесь, — сказала Люля.
— Придется повременить, — грустно сказал дед. — Жаль, конечно, по весеннему льду рыбалка отменная, но с другой стороны — весна скоро, лето. Язь пойдет, плотва. На речку поедем.
—
— Не, — шепнул он.
— Твоя Евгения Максимовна звонила, — сказала Люля.
— А в чем дело? — Я напрягся.
— Ты, говорят, у нас гений. («Ну вот», — подумал я.) Ты рассказ в газете напечатал, а молчишь, — сказала Люля.
Слава богу, зазвонил телефон — я бросился снимать трубку.
— Алло! — сказал я.
— Алеша?
— Да, это я.
— А это Евгения Максимовна.
Вот те раз! Только что вспоминали.
— Здравствуйте, — сказал я.
— Алешенька, завтра у вас моих уроков нет, поэтому звоню сегодня: драмкружок тебя ждет, завтра очередные занятия. (Что такое?!) Любаша Носик из восьмого класса приходила, говорит, ты незаменим.
— Евгения Максимовна, — запищал я. — Я же с вами говорил, мы же договорились…
— Я помню. Но Лисогорский больше в кружок ходить не будет.
— Чего вдруг?
— Отказался.
— Из-за меня, что ли?
— Не знаю. Говорит, что у него и так полно общественных дел. Приходи, пожалуйста.
— Приду, — пробормотал я.
— Я верю в тебя. Не подводи меня. До свидания, — услышал я на дальнем конце провода. Потом гудки.
— Ну, что там? — спросила Люля. — Это Евгения Максимовна звонила? Что ты там натворил?
— Да ничего. Драмкружок, будь он неладен.
— Глупо! — сказала Люля. — Театр и художественная литература — самое благородное дело в мире, на свете. А ты исправил еще две твои тройки?
— Нет, — сказал я.
— Ты убиваешь меня!
— Да исправлю я их! Исправлю! — заверещал я. Я вдруг опять напугался за рыбалку и особенно за щенка. — Эко диво — тройки! А рассказ мой в газете?! А?! А драмкружок?!
— Отстань ты от меня! — сказала Люля.
— Рассказ-то дашь почитать? — шепнул мне дед.
— Ой, дед, — пробормотал я. — Ой, пожалуйста, а?.. Ну, как-нибудь потом, ладно, а?
Дед кивнул. Святой человек!
Люля сказала:
— Рассказ твой, я надеюсь, отличный?
Я не знал, что ответить, да и вообще он стоял у меня поперек горла, этот рассказ.
— Освобожусь — почитаю, — сказала Люля. — Ты, я полагаю, не против?