Мне повезло
Шрифт:
Поплыли. Мы с Кристальди, племянник Томази ди Лампедуза[7] с женой, моя секретарша Керолайн, Сузо Чекки Д’Амико[8] с дочерью Сильвией. Возможно, был кто-то еще, сейчас не помню. Всего набралось человек десять.
Первым этапом на нашем пути был Монделло[9]. Там мы прекрасно поели, а часа в три пополудни снова тронулись в путь. Отплыв достаточно далеко от берега, все заметили, что лодка дала течь: мы тонули.
Поначалу это нас даже развеселило — и мы принялись по очереди вычерпывать воду. Но время шло, и нам стало не до смеха, так как оказалось, что лодка
Мы вглядывались в горизонт: не покажется ли какое-нибудь судно. Тщетно. Что-то виднелось, но так далеко, что никто не мог заметить наши сигналы бедствия: вероятно, увидев, как мы машем руками, там думали, что это приветствие.
Между тем стемнело. Помню, как Кристальди, сняв с руки свой «ролекс», протянул часы Сузо Чекки со словами: «Я прыгаю, попробую добраться до берега вплавь». А Сузо его не пускал: «Ради Бога, мы должны держаться вместе, ведь здесь многие совсем не умеют плавать».
У кого-то уже начали сдавать нервы, одному стало плохо, другой словно рассудок потерял. Многие, вместо того чтобы взобраться на возвышение, сгрудились внизу, как раз там, куда поступала вода. Любопытно, что в чрезвычайных обстоятельствах у людей бывает странная, совершенно иррациональная реакция. Передо мной была группа людей, абсолютно не соображавших, что они делают. В этот момент я поняла, что обстановка становится и впрямь опасной.
К тому моменту мы все были уже полураздеты и привязали все снятое с себя — рубашки, брюки, майки — к мачте в надежде, что это привлечет чье-нибудь внимание.
Было уже совсем темно, и обстановка с каждой минутой становилась все трагичнее: лодка действительно тонула, и надежды на спасение не оставалось никакой.
Вдруг вдали показался рыбачий баркас. Мы, естественно, стали подавать ему отчаянные сигналы, но он почему-то не подплывал. Мы орали, но баркас продолжал удаляться в сторону горизонта. И тут вдруг на нем кто-то одумался, и баркас повернул к нам. Но при сближении он нас таранил. На нем были рыбаки-браконьеры, не умевшие даже толком управлять своим суденышком. От удара наша лодка разломилась пополам, и мы посыпались в воду.
Все обернулось еще худшим образом: неумеющие плавать стали цепляться за умеющих. Кто-то вскарабкался мне на спину и вцепился в руки, не давая грести. Еще минута, и мы бы утонули.
В ужасной суматохе кто-то громко прокричал: «Каждый умеющий плавать должен взять на себя двоих не умеющих».
Я схватила своих двоих, но пришлось пустить в ход кулаки: только так я могла удержаться на плаву сама и не дать утонуть им. Кому-то рядом со мной пришлось и того хуже: они вывалились из лодки прямо под лопасти мотора рыбачьего баркаса.
Наконец с Божьей помощью нам всем удалось подняться на его борт. Было уже одиннадцать часов, мы вымокли и страшно замерзли.
Подойдя поближе к Палермо, спасатели приказали нам всем прыгать в воду: браконьеры не могли причалить к берегу.
Лукино и все, кто оставался с ним в гостинице, тоже в отчаянии молились: нас уже объявили пропавшими без вести, и никто не знал, ни где мы, ни что с нами. Думали, что все утонули.
Тот день, пережитый ужас, молитвы и обеты остались в памяти на долгие годы.
Фильм «Фицкарральдо», Херцог и Амазония были двадцать лет спустя. История этой картины чем-то напоминает историю фильма «Однажды на Диком Западе». Режиссер Вернер Херцог пришел ко мне на виллу «Сант-Анна» в Риме, чтобы рассказать о фильме — точно так, как в свое время сделал Серджо Леоне.
Он изложил все устно, протянул руку со словами: «А это — контракт».
Я знала: Херцог — гениальный человек, что он и подтвердил в тот же день, показав несколько фотоснимков, принесенных с собой. Однако он предупредил меня со всей прямотой: «Имейте в виду, на легкую прогулку со мной рассчитывать не приходится… Это будет настоящее приключение. Подумайте хорошенько».
Я подумала и согласилась. Сказала режиссеру «да», которого очень уважала, «да» сказала и приключению, которое привлекало меня само по себе.
Вскоре я уже была в Икитос, в единственной тамошней гостинице, забитой итальянцами. Итальянцы были из тех, что увешиваются золотыми цепочками и, как я полагаю, торгуют наркотиками. На улице приходилось зажимать нос платком: повсюду валялись дохлые, разлагающиеся животные — добыча воронья.
Херцог же построил себе хижину среди деревьев: он решил, что должен жить на природе.
Всего нас было человек десять: роли другого десятка киношников взял на себя сам Херцог. Он был не только режиссером, но даже ассистентом с хлопушкой и не знаю кем еще. Кроме него и нас, актеров, помню только механика, электрика и оператора.
Денег было в обрез. Питались мы все вместе в единственном итальянском ресторанчике, где нам ради меня сделали пятидесятипроцентную скидку. Кормили, конечно, отвратительно, но выбора не было.
Помню первый день. Сидим мы все за столом: я, Мик Джеггер, Джейсон Робард и он, Херцог, который вдруг при всех начинает плакать — растрогавшись, что его мечта вот-вот претворится в жизнь. Мы не знали, что сказать: он смотрел на нас, хватал за руки и плакал…
Херцог говорил, что выбрал меня для своего фильма из почтения к моим работам у великих Мастеров и еще потому, что моя внешность удивительно подходила для его этакого солнечного персонажа. Для того чтобы подчеркнуть особую «солнечность», он требовал, чтобы я на протяжении всех съемок ходила только в белом. Многие режиссеры одевали меня в белое — начиная с Феллини в его «81/2». Подумать только! Ведь в жизни я, наоборот, почти всегда ношу черное.