Мне сказали прийти одной
Шрифт:
– Мы вам двоим говорим, чернозадые! – закричал один из них. – Мы вас убьем! Мы вас отправим в газовые камеры!
Брат начал плакать. Я бросила мороженое, схватила Хишама за руку и крикнула, чтобы он бежал. Машина последовала за нами. Я знала, что не смогу бежать слишком быстро из-за братика, поэтому схватила его на руки и свернула на улицу с односторонним движением. Парни в машине собирались последовать за нами, но тут появились другие машины и начали гудеть. Один из водителей закричал, что вызовет полицию, и скинхеды уехали. Мы с братом, всхлипывая, побежали домой.
Я сказала родителям, что мы должны уехать из Германии.
По ночам мне в кошмарных снах снилась машина, полная скинхедов. От этого я просыпалась в слезах. Я начала много читать о Третьем рейхе, Холокосте и о том, как это все начиналось. Я была переполнена страхом, таким сильным, какого еще никогда не ощущала, страхом не только за себя, но и за всю мою семью. Читая про то, что фашисты делали с инвалидами, я не могла не думать о моей сестре Фатиме. Я больше не чувствовала, что в Германии я в безопасности, не ощущала я и того, что эти люди меня принимают. Целыми днями я просила родителей собрать вещи и уехать. «Эти люди не хотят, чтобы мы были здесь», – говорила я.
Однажды я услышала по радио интервью с Мишелем Фридманом, одним из еврейских лидеров, который так горячо откликнулся на нападения на иммигрантов-мусульман. Он говорил о Холокосте, о том, как это – быть ребенком родителей, которые пережили эту катастрофу, и жить в Германии. Тем не менее, Фридман не захотел уезжать из страны, когда вырос. «Покинуть Германию и поселиться где-нибудь еще – это был бы самый простой вариант, – сказал он ведущему. – Мы – а я говорю обо всех людях, которым не чуждо чувство человечности, будь они евреями, мусульманами или христианами, – не можем позволить этим правым группировкам победить, позволить им заставить нас замолчать или собрать свои вещи и уехать».
С этого дня я перестала просить родителей уехать из Германии. Вместо того чтобы дать волю своим страхам и чувству отчуждения, я восприняла их как трудную задачу, которую я решаю и по сей день. Я решила работать так напряженно, как только могу, и приложить все усилия, чтобы победить те силы, которые так напугали меня. Вот что я имела в виду много лет спустя, когда в разговоре с лидером ИГИЛ на турецко-сирийской границе сказала, что он выбрал самый простой путь. Я считаю, что мой путь был труднее.
Отчасти меня спасли мои родители. Я не могла сказать, что все немцы были плохими, потому что я жила среди хороших людей, которые меня поддерживали и заботились обо мне. Сейчас это все очевидно, но тогда я была подростком и очень злилась.
Иногда я задаюсь вопросом о том, что было бы, если бы вербовщик Исламского государства нашел меня в те темные минуты. Не уверена, как бы я ему ответила и хватило бы у меня сил сопротивляться.
Глава 2
Гамбургская ячейка. Германия, 1994–2003 года
Когда я была подростком, политика и происходящие в ней события полностью захватывали мое воображение. Я просила своих немецких крестных оставлять для меня журналы и выпуски Frankfurter Allgemeine Zeitung, одной из самых крупных немецких ежедневных газет, чтобы я могла их прочитать. Однажды я увидела статью о старом фильме, рассказывающем о двух журналистах. Их репортаж привел к
Как и все дети, я думала о том, кем хочу быть, когда вырасту. Я размышляла о том, чтобы стать актрисой или политическим деятелем, но фильм «Вся президентская рать» склонил чашу весов в пользу журналистики. Я была заворожена мыслью о том, что Боб Вудворт и Карл Бернстейн добрались до людей, обладающих властью, что они были так настойчивы в своих поисках истины и что их статьи оказали такое воздействие. «Только посмотри на это! – думала я. – Журналистика может изменять мир». Это напомнило мне о том, что мой дедушка говорил мне в Марокко много лет назад: «Люди, находящиеся у власти, – это те, кто пишет историю». Я видела, что журналисты не просто описывают то, что происходит; то, что они пишут, может менять жизнь.
Моим родителям не особенно нравился мой выбор профессии. Мама сказала, что в турецких тюрьмах полно журналистов. Папа передал точку зрения одной из своих коллег, которая сказала ему, что очень многие «немецкие немцы» хотели стать журналистами и так и не смогли найти работу. «Она сказала, что эта профессия больше для «немецких немцев», а тебе лучше заняться чем-нибудь еще, – говорил отец. – К примеру, ты могла бы стать медсестрой».
Я понимала возражения матери. Она беспокоилась о моей безопасности. Но когда возражать начал отец, я была просто разочарована. Почему он позволял другим людям решать, что хорошо, а что плохо для меня? И что он имел в виду, говоря о том, что многие «немецкие немцы» хотели стать журналистами? Разве я не родилась в Германии?
Редфорд и Хоффман действовали на меня сильнее, чем сомнения моих родителей. Посмотрев фильм, я вырезала из газеты фотографию актеров, стоящих в редакции новостей, и повесила ее на дверь своей спальни. Я была настроена стать журналистом. Также я понимала, что мне придется платить за свое образование, потому что у моих родителей нет возможности это сделать.
В четырнадцать лет я работала на двух работах: по субботам трудилась в пекарне и два раза в неделю сидела с детьми. В шестнадцать прибавилось еще две работы: репетиторство по математике и немецкому и работа по дому у пожилых людей по вечерам. Я мыла полы, посуду и кормила пожилых леди.
Тогда же я основала школьный журнал под названием «Фантом». Первыми корреспондентами и редакторами в нем были мои самые близкие друзья. Мы брали интервью у политиков и других известных людей, в том числе у Мишеля Фридмана, еврейского лидера, чья личность так потрясла меня после убийства турецких мигрантов и который был политической силой в Христианском демократическом союзе. Разговаривали мы и с Герхардом Шредером, который тогда был премьер-министром земли Нижняя Саксония. Я встречалась с ним на политическом мероприятии во Франкфурте до того, как он стал кандидатом на пост канцлера Германии от Социал-демократической партии. Протолкавшись через толпу журналистов и охранников, окружавшую его, я тронула Шредера за плечо и попросила дать мне интервью для школьной газеты. Я сказала ему, что считаю очень важным, чтобы политики говорили с молодежью. Он повернулся к своему помощнику: «Зигрид, ты не мог бы дать этой молодой леди свою визитную карточку?»