Мне сказали прийти одной
Шрифт:
Я с головой погрузилась в работу команды расследований «Дер Шпигель». Вскоре я заинтересовалась девятнадцатилетним немецким парнем по имени Деннис Джустен, обыкновенным молодым человеком из пригорода Франкфурта, который перешел в ислам. Казалось, Джустен превратился в правоверного мусульманина буквально в одну ночь, начав поститься на Рамадан и порвав со своей девушкой. Его родителей не очень заботило такое изменение в его жизни, пока он в один прекрасный день не исчез. В сентябре 2001 года Джустена арестовали при попытке нелегально пересечь границу Афганистана с Пакистаном. Его допрашивали в ФБР. Я позвонила редактору и сказала, что хочу взять
Редактор очень хотел получить интервью с родителями Джустена, но он был не в восторге от моего участия.
– Лучше тебе держаться подальше от этого дела, – сказал он. – Когда речь идет о мечети или исламском книжном магазине, ты можешь этим заниматься. Но это немецкие родители.
– Не понимаю, что вы пытаетесь мне сказать, – ответила я.
– Ну, я представил, что нахожусь в их положении и вижу, что кто-то вроде тебя стучится ко мне в дверь. Я бы мог подумать, что ты шпион Талибана.
Я снова почувствовала острую боль в желудке. Меня чуть не вырвало. Было такое ощущение, что мои собственные коллеги и редакторы мне не доверяют. Я знала, что этот редактор не поддержит продление договора со мной и мой уход из журнала – это только вопрос времени. Поэтому я решила доказать, что он неправ. В тот вечер я без всякого редакторского задания поехала в дом родителей Денниса Джустена. Там был его дедушка, который поговорил с родителями от моего имени. Я встретилась с ними тем же вечером. На следующий день они согласились дать интервью. Я записала их историю вместе с коллегой из франкфуртского офиса.
Потом я позвонила редактору. «Видите, они не считают меня шпионом Талибана», – сказала я ему.
Я надеялась на то, что он поймет, как сильно его слова ранили меня и что следующему репортеру мусульманского происхождения, работающему в журнале, не придется столкнуться с такими же предрассудками.
Мой первый опыт в журналистике разочаровал меня и дал мне ощущения отчуждения и отторжения, которые испытывают многие мусульмане в Европе. Но я не позволила этим чувствам остановить мое расследование того, что же в действительности происходило на улицах. Мне по-прежнему важно было узнать, как молодым арабам могли промыть мозги в стране, где я родилась и где они сами появились на свет. Той же осенью я снова позвонила аль Хаджи.
– Я бы хотела увидеть вашу мечеть, – сказала я.
– Не говори никому, что ты журналистка, – посоветовал он. – У тебя есть хиджаб? Знаешь, сестра Суад, тебе придется его надеть.
Я сказала, что он может не беспокоиться по этому поводу. Когда я заходила в мечеть, у меня возникло странное ощущение, как будто я буквально иду по стопам Мухаммеда Атти. Мое сердце забилось сильнее. Я не могла взглянуть на лица людей, которые пришли туда помолиться, – мне казалось, что они тут же увидят, что я репортер.
Для меня мечетью всегда было внушительное здание, увенчанное минаретом. Здесь мечеть стояла на одной улице с секс-шопами, у входа в которые стояли проститутки. Ничем не выделяющееся здание располагалось в захудалом районе неподалеку от железнодорожного вокзала Гамбурга, прямо напротив полицейского участка. Комната, где молились мужчины, радовала глаз разнообразием цветов: на полу лежали яркие ковры, а стены были выкрашены в бирюзовый цвет. Она была достаточно
После молитвы я пробралась в библиотеку мечети. Там были видеозаписи имама Мохаммада Физази, яростного проповедника из Танжера, оказавшего очень большое влияние на Атту. «Евреям и участникам Крестовых походов надо перерезать горло», – говорил имам во время проповеди, которая была снята в аль-Кудс. В мечети я поговорила с египтянином и марокканцем, которые знали Атту и его друзей. Я спрашивала, как они приобрели радикальные взгляды и почему кончили тем, что убивали людей. Египтянин сказал, что у меня «мозги промыты западной прессой, что не удивительно, потому что ты кончила тем, что работаешь на них. Подумай только о тех десятках тысяч мусульман, которые умерли за все эти годы, а их даже не упоминали в новостях». Он сказал, что Атта и другие угонщики самолетов «отплатили американцам за то, что они и евреи делали с нами все это время».
Я была несколько шокирована, но также я была очень молода. Я подумала, что если они думают так, то мне просто надо провести больше времени с ними, чтобы их понять.
Вскоре я вернулась во Франкфурт и пыталась совмещать свой фриланс в журналистике с учебой. Также я начала посещать заседания крупного процесса против террористов. Обвинения были выдвинуты против пяти алжирцев, которые собирались взорвать собор Святой Богоматери и рождественскую ярмарку во французском городе Страсбурге в декабре 2000 года, за девять месяцев до 11 сентября. Большинство этих людей прошли подготовку в тренировочных лагерях в Афганистане, и я хотела понять, кем они были и почему приняли решение сделать то, что собирались. Иногда я писала статьи в одну из франкфуртских газет или репортажи для радиостанции, но по-настоящему именно мой собственный интерес заставлял меня ходить на эти заседания.
Во время перерыва в суде в кофейне по соседству я встретила американских журналистов. Среди них была Шэннон Смайли, американка, которая работала в берлинском отделении «Вашингтон пост» как помощник корреспондента и местный корреспондент. Она говорила по-немецки, и мы уже разговаривали в зале суда. Также там был парень из Associated Press, кто-то из «Чикаго трибьюн» и женщина из агентства Reuters. Еще там был один репортер, с которым я никогда не встречалась раньше, – Питер Финн, начальник берлинского отделения «Вашингтон пост», который много писал о международном терроризме.
– «Уотергейт» в «Вашингтон пост»? – спросила я, когда меня представили Питеру.
Он улыбнулся. Я не могла поверить, что сижу за одним столиком с ведущим корреспондентом этой газеты. Я спросила, так же ли Вудворд и Бернстейн красивы в реальной жизни, как актеры в фильме. Питер и Шэннон засмеялись.
В то время я с трудом говорила по-английски. Но с помощью Шэннон мы поговорили о Гамбурге, и я рассказала о людях, с которыми там познакомилась.
– Интересно, – сказал Питер.
Через неделю мне позвонила Шэннон. Она сказала, что Питер хочет мне что-то предложить и мы должны встретиться. Сердце мое стучало очень быстро, когда в один прекрасный день в мае 2002 года я входила в комнату для завтраков отеля «Штайгенбергер» в аэропорту. Питер встал, чтобы поздороваться со мной. Он сказал, что работает над статьей о Гамбургской ячейке для «Вашингтон пост». Предполагалось, что она будет на первой полосе газеты в годовщину событий 11 сентября.