Мне сказали прийти одной

Мехеннет Суад

У бабушки были глубокие черные глаза и седые волосы, которые она иногда красила хной. Ростом она была примерно пять футов и шесть дюймов, у нее были очень сильные руки и крепкое мускулистое тело – результат тяжелого физического труда и использования лечебных масел, которые она готовила, а потом втирала в кожу. Иногда на бабушку нападал непреодолимый смех, легко передающийся всем вокруг.

Бабушка жила в городе, но ее дом выглядел так, как будто был фермой. У нее не было земли, о которой стоило бы упоминать, но она держала цыплят, кроликов и голубей на клочке открытой земли между гостиной и кухней. Бабушка не доверяла местным мясникам, поэтому резала своих цыплят, и у нас всегда были свежие яйца. Еще она кормила пару живущих

по соседству кошек. Бабушка всегда говорила, что пророк Мухаммед заботился о кошках, поэтому мы должны хорошо к ним относиться. Она никогда не позволяла, чтобы нищий ушел из ее дома, не получив какой-нибудь еды, и часто все заканчивалось тем, что я садилась рядом с ним на крыльце и разговаривала, спрашивая, почему он беден, и задавая другие бесцеремонные вопросы. Бабушку это всегда смущало. «Почему ты не даешь человеку поесть?» – говорила она. Но я была любопытной. Она не просто кормила нищих и отправляла их восвояси. У нее всегда находилось, что им сказать, какое-то доброе слово, которое давало им надежду. «Сейчас у тебя тяжелые времена, но Аллах велик, и все у тебя наладится», – говорила она. И в знак уважения они называли ее «хаджа», титулом, который обычно используется для людей, совершивших хадж, ежегодное паломничество в Мекку, где моя бабушка никогда не бывала.

Хотя она родилась в хороших условиях, у бабушки была естественная склонность к экономному ведению дома. То, что у нас были свои цыплята, означало, что мы не будем голодать, даже если с деньгами возникнут проблемы. Бабушка их готовила, использовала яйца для выпечки и даже дарила яйца и цыплят соседям. Голуби были обучены разносить письма – весьма выгодный бизнес. Иногда бабушка ходила на ферму доить коров. (Когда она брала меня с собой, я таскала их за хвосты.) Еще она по-прежнему работала няней и повитухой и делала лечебные масла.

Монеты, которые она называла «маленькими деньгами», бабушка складывала в платок, который прятала в своем длинном традиционном марокканском платье. «Большие деньги» – купюры – она складывала в лифчик. «Никогда не держи все свои деньги в одном месте, – говорила она. – Надо прятать их так, чтобы сыновья греха не догадались, сколько денег у тебя есть». «Сыновьями греха» бабушка называла всех, кто ведет себя плохо, начиная от соседа-дебошира и заканчивая преступниками. В свое время я думала, что ее трюк с лифчиком смешон, но позже я повторила его. В опасных ситуациях, куда порой попадают репортеры, лифчик оказался надежным местом, где можно спрятать деньги и карты памяти. В мусульманских странах обычно находится немного людей, которые решатся проверить его.

Бабушка была суровой, но чрезвычайно привлекательной. Заходя к ней, дедушка всегда спрашивал: «А почему бы нам снова не пожениться?» Но бабушка не позволяла людям вертеться без дела вокруг нее. Этим она отличалась от других женщин. Она не боялась рисковать, и этому я научилась от нее.

Бабушка объяснила мне, если человек делает что-то неправильно, то не важно, какое положение он занимает, надо сказать ему об этом. Помню, как однажды мы ехали через Мекнес в переполненном автобусе, и многие молодые люди сидели, тогда как нам приходилось стоять. «Кто из вас встанет и освободит место для пожилой женщины и ребенка?» – спросила бабушка. Никто не обратил внимания, и бабушка начала злиться. «Вы сыновья греха! – завопила она. – Вам должно быть стыдно! В Германии все давно бы встали и уступили место старой женщине и ребенку!» Водитель автобуса смеялся и советовал ей не обращать внимания, но в конце концов одному из мужчин стало так стыдно, что он уступил бабушке место.

В то время политическая ситуация в Марокко была нестабильной. У любого, кто критиковал полицию или правительство, могли начаться проблемы. Но мою бабушку это не заботило. Однажды полицейский, увидев, как она выходит из банка, попросил у нее «пожертвование». Бабушка спросила, какую благотворительную организацию

сейчас поддерживает полиция. Когда коп дал понять, что деньги предназначаются для него, бабушка начала стыдить его. Как ему не стыдно не просто брать взятки, но еще и обирать бедную старую женщину, которая должна кормить свою внучку? «Почему ты не попросишь о частном пожертвовании этих мужчин в галстуках? – спросила она. – Потому что ты не осмеливаешься. Вместо этого ты берешь деньги у самых слабых». Полисмен пытался заставить ее замолчать, но бабушка кричала все громче, так что все люди вокруг нас слышали, что она говорит. И это сработало: в итоге он ушел, так ничего и не получив.

Я никогда не забуду, как бабушка заступалась за меня. Она не умела читать, но знала наизусть почти весь Коран. Когда мне было почти четыре года, бабушка решила, что мне пора научиться читать святую книгу, и несколько раз в неделю по утрам отправляла меня в школу по изучению Корана. Вместе с другими детьми мы, сидя на полу, читали и заучивали наизусть суры, а по пятницам я рассказывала бабушке все, что выучила. Наш учитель, которого называли фких, читал строки вслух, а мы повторяли за ним, следя по тексту. Учитель был суровым молодым человеком, и когда ученик делал что-нибудь, что ему не нравилось, бил ребенка по рукам железной линейкой.

Бабушка очень защищала меня. Она серьезно воспринимала ответственность, которую возложили на нее мои родители, доверив ей грудного ребенка. Когда я начала ходить в школу изучения Корана, она поговорила с учителем Зи Абдуллой. «Не смей даже пальцем тронуть эту девочку! – сказала она. – Никогда ее не бей!» Но однажды Зи Абдулла поймал меня на том, что я болтаю с другим ребенком, и линейка пошла в ход. Он сказал мне вытянуть руки ладонями вверх и ударил по ним линейкой. Потом велел перевернуть ладони, и железо обрушилось прямо на костяшки пальцев. Я завопила от боли, расплакалась, выбежала из класса и бросилась по улице к дому бабушки.

Плача, я рассказала ей, что Зи Абдулла побил меня. Увидев следы на моих руках, бабушка пришла в ярость. Она схватила меня и потащила обратно в школу. Мы ворвались в классную комнату, бабушка сорвала с ноги кожаную сандалию и начала при всех лупить Зи Абдуллу, крича, что никому не позволит тронуть свою внучку. «Зачем ты ее бил?! – вопила она. Я все еще плакала, но остальные дети смеялись, глядя, как Зи Абдулла ежится и пытается уклониться от ее ударов.

Бабушка так воодушевляла меня, что я переняла ее страсть к спорам и горячо спорила с ней. Однажды, когда у нас в гостях был друг отца по имени Махмуд, она приготовила для меня одно из обычных для меня блюд: двух- или трехдневный хлеб, размоченный в теплом молоке с медом и корицей.

– Я не хочу это снова есть, – сказала я. – Я это и так ем через день.

– Ты будешь есть то, что я даю, – ответила бабушка.

– Так почему ты всегда даешь мне этот хлеб с молоком? Родители присылают достаточно денег, чтобы мы могли позволить себе другую еду.

– Ты должна возблагодарить Аллаха за то, что у тебя есть хоть какая-то еда, маленький дьяволенок, – сказала она. – Вокруг так много бедных людей, которые были бы рады любой пище.

Бабушка и Махмуд были потрясены силой и точностью моих аргументов, если учесть, что мне было всего четыре года. Махмуд разразился смехом, услышав мой ответ:

– Ну, бабушка, если ты так переживаешь о бедных людях, у которых нет еды, почему тебе не пригласить их к нам и не отдать им это?

Бабушка очень ценила чистоту. У нас был душ, под которым мы мылись каждый день, но дважды в неделю она тащила меня в хаммам. Я ненавидела эти бани, где было темно и жарко, пахло мылом на оливковом масле, раздавались громкие голоса голых женщин, которые для меня звучали так, как будто они вопят. Работающие там женщины мыли меня горячей водой и мылом, чуть заживо не обдирая кожу. Бабушка говорила мне закрыть глаза и стоять тихо, но ощущалось это как пытка.