Мне сказали прийти одной
Шрифт:
Я спросила, что заставило Абу Юсафа присоединиться к группировке. Он сказал, что по горло сыт лицемерием западных правительств, которые всегда говорят о важности прав человека и свободы вероисповедания, но в то же время относятся к мусульманам, как к гражданам второго сорта. «Посмотрите, как к нам относятся в Европе, – сказал он мне. – Я хотел быть частью общества, в котором я вырос, но всегда чувствовал, что обо мне думают: «Ты всего лишь какой-то мусульманишка, ты всего лишь марокканец, и мы тебя не примем».
Он сказал, что вторжение Соединенных Штатов в Ирак в 2003 году было несправедливым: там не было никакого оружия массового поражения, иракцев
– А после этого они показывают на нас и говорят, какие мы варвары.
– Вы говорите, что вы против убийства невинных, – сказала я. – Так почему же вы похищаете и убиваете ни в чем неповинных людей?
Несколько секунд он молчал, потом сказал:
– Каждой стране выпадает шанс освободить своих людей. Если они не пользуются им, то это их проблема. Мы на них не нападали, это они напали на нас.
– Так чего вы ожидаете, если берете людей в заложники? – ответила я.
Тогда он начал рассказывать о своем марокканском дедушке, который боролся за свободу с французскими колониалистами, и проводить параллели между тем джихадом и сегодняшним. «Все это последствия того, что американцы пытаются сделать Ирак своей колонией, – сказал Абу Юсаф. – Теперь мы начинаем джихад, чтобы освободить мусульманский мир».
Но мой дедушка тоже боролся за свободу Марокко. Когда я была маленькой, он рассказывал мне о том «джихаде», о том, как мусульмане и их «еврейские братья» боролись за то, чтобы изгнать французов, захвативших земли предков. «Мы не убивали женщин, детей и вообще гражданских лиц, – говорил мне дедушка. – Это во время джихада не позволяется». То восстание совершенно не было похоже на ужасы, которые творило ИГИЛ.
– Но то была его страна, – сказала я. – А это не ваша страна.
– Но это мусульманская страна. Это страна всех мусульман.
– Я выросла в Европе, как и вы. Я тоже училась в Европе.
– Так почему вы до сих пор верите в то, что европейская система правильная и справедливая? – спросил он.
– А какая у нее есть альтернатива?
– Альтернатива – это халифат.
Наш спор разгорался, становясь все более личным. Между нашими биографиями, казалось, было так много общего. Тем не менее, мы выбрали разные пути, и мой путь Абу Юсаф никак не мог назвать ни «правильным» для женщины-мусульманки, ни исламским путем.
– Зачем вы с собой это делаете? – спросил он. – Вы действительно верите, что Запад нас уважает? Относится к мусульманам как к равным? Единственный верный путь – это наш путь, – под этим он имел в виду так называемое Исламское государство.
– Я читал то, что вы пишите, – сказал он. – Вы брали интервью у главы «Аль-Каиды» в странах исламского Магриба. Почему вы всего лишь репортер? Почему вы не ведете свое телешоу на немецком телевидении? Почему вы не делаете карьеру в Германии и не получаете всего того, что заслужили?
Я не могла притворяться, что не понимаю, о чем он говорит. Мусульманке в Европе было порой непросто вступать в эпоху зрелости и расти профессионально. Я не носила платок на голове, я считала себя либералкой и феминисткой. Я была соавтором книги о том, как отыскали последнего фашиста в Каире, и выигрывала престижные гранты в Америке. Но Абу Юсаф был прав: у меня не было своего телешоу в Германии. Чтобы вырасти в моей родной стране как иммигрант-мусульманин или даже как ребенок переселенцев из мусульманской страны, нужно строго соблюдать предъявляемые требования и восхвалять европейскую прогрессивность. Если вы слишком громко
Я, безусловно, не могла согласиться с Абу Юсафом насчет того, что халифат – это решение всех проблем. Но мне ничем не могла помочь и мысль о том, что западное общество и политики не достигли особых успехов, пытаясь что-то противопоставить политике, которая делает радикалами таких молодых людей, как он. Увеличение штата спецслужб, которые налагают на людей все больше ограничений, – это не решение, и всемирные разведывательные службы, которые вмешиваются в частную жизнь как виновных, так и ни в чем неповинных людей, – это тоже не решение. Абу Юсаф был из поколения молодых мусульман, которые стали радикалами из-за вторжения в Ирак, подобным же образом молодые люди из предыдущего поколения становились радикалами из-за советского вторжения в Афганистан в 1979 году. Он чем-то напоминал мне моего младшего брата, и я чувствовала себя старшей сестрой, которая должна его защитить. Но я знала, что с этим уже опоздала.
– Возможно, вы правы: нам приходится сталкиваться с дискриминацией, а мир несправедлив, – сказала я. – Но то, что вы делаете, нельзя назвать джихадом. Вы бы пошли путем веры, если бы остались в Европе, и сделали бы карьеру. Это было бы намного труднее. А вы пошли самым простым путем.
Несколько секунд мы молчали.
Абу Юсаф настаивал на том, чтобы отвезти меня обратно в Антакью, а не возвращаться на место нашей встречи, и к тому времени мы как раз добрались до моего отеля. Я поблагодарила Абу Юсафа и выбралась из машины. Даже в этот час в кофейнях было много людей, которые ели после полуночи, как это принято в Рамадан, но я все равно нервничала. Абу Юсаф говорил с такой непоколебимой уверенностью и яростью. «Те, кто нападет на нас, получат удар в самое сердце своей страны, – сказал он. – Не важно, будет ли это США, Франция, Бразилия или какое-нибудь арабское государство».
«Мы теряем одного за другим, – подумала я. – Этот человек мог стать кем-то еще. У него могла быть совершенно другая жизнь».
Глава 1
Чужак в чужом краю. Германия и Марокко, 1978–1993 года
Когда я родилась, у меня были густые курчавые черные волосы и большие карие глаза. В нашем районе Франкфурта мои родители были практически единственными иммигрантами, и я стала местной достопримечательностью. Уже тогда у меня было достаточно выразительное лицо, и я привлекала внимание, потому что не была похожа на немцев. Когда меня приводили в парк, многие родители отвлекались от своих детей и подходили, чтобы посмотреть на меня. Во Франкфурте, неподалеку от Клеттенбергштрассе, где у нас была квартира, размещалось много американских солдат вместе со своими семьями, и они всегда относились к нам с теплом.
– Ты выглядишь совсем не так, как все эти дети, – позже говорила мне женщина, которую я называла своей немецкой крестной матерью, Антже Эрт. – Ты выглядишь так враждебно, когда на что-то злишься. Люди могут подумать, что ты злая. Но они не смогут не влюбиться в тебя, такого смешного и красивого ребенка.
Я родилась весной 1978 года, накануне того периода, когда мусульманский мир полностью изменился. Через несколько месяцев после моего рождения события в Иране, Саудовской Аравии и Афганистане обрушили его в хаос и привели к десятилетиям государственных переворотов, вторжений и войн.