Мне жаль тебя, герцог!

Волконский Михаил Николаевич

— Но ведь это же ужасно! — возмутился Гремин. — Ведь у него нет никаких тысяч!

— А тогда не смущай зря девки! Что же это за манера чужих крепостных смущать, когда своих завести надо, а не на что!

— Но это ужасно, — повторил Василий Гаврилович.

— Что она говорит? — спросила Селина де Пюжи, все время слушавшая молча, так как ничего не понимала.

— Она не согласна! — коротко сказал Гремин.

— Да, я не согласна! — подтвердила на своем скверном французском языке Убрусова. — Очень прошу извинить меня, что я не могу быть

вам приятной, но ради ваших прекрасных глаз я не хочу жертвовать своими интересами.

— Так вы не согласны? О-о, — возмутилась француженка, и, когда они вышли от Убрусовой, она не могло не всплеснуть руками и не произнести, подняв глаза к небу: — О, мой бог! Неужели же небо может терпеть на земле такие создания?

— Старая карга! — проворчал Гремин, чувствуя, что Убрусова вполне способна в действительности выполнить ту угрозу, которую она произнесла по отношению к Груньке.

16

ПЕРЕМЕЛЕТСЯ, МУКА БУДЕТ

Грунька не была посвящена в то, что Селина де Пюжи с Греминым отправились к дворянке Убрусовой, и, когда они вернулись, встретила их шуточкой:

— Кажется, графу Линару придется ревновать Василия Гавриловича к своей возлюбленной.

Во всякое другое время Селина непременно стала бы уверять Груньку, что ее чувства к графу Линару так высоки и выспренны, что шутить этим нельзя, и т. д. Но теперь она кинулась девушке на шею, начала целовать ее, повторяя:

— Моя бедная крошка Грунья, моя бедная Грунья!

Василий Гаврилович сильно сопел и отворачивался, словно хотел скрыть тоже навертывавшиеся у него слезы.

— Да что с вами? Что случилось? — удивлялась Грунька.

— Моя бедная крошка Грунья! — опять захныкала Селина.

— Да что вы, хоронить, что ли, меня собрались? Что вы меня заживо оплакиваете?.. Что случилось… с Митькой что-нибудь? — вдруг сердито спросила она, напугавшись.

— О нет! Речь идет не о твоем красавце-сержанте, а о тебе, хотя, конечно, все, что касается тебя, касается и его.

— Обо мне речь? Да в чем дело?

Селина отступила на два шага и торжественно произнесла:

— Мы были у госпожи Убрусовой.

— Ну и что же? Она на вас такую тоску навела, что вы расплакались? — рассмеялась Грунька, снова повеселевшая, как только убедилась, что дело не касается Митьки.

— И ты еще можешь смеяться, бедная Грунья! — вздохнув, покачала головой Селина.

— А что же мне не смеяться? Что мне делать-то?

— Но ведь это урод, эта госпожа Убрусова!

— Против этого, я думаю, и слепой говорить не станет.

— Нет, она нравственный урод, чудовище!

— Положим, что так, но надо отдать должное, что и похуже бывают.

— Ты знаешь, моя бедная Грунья, мы хотели предложить этой госпоже за тебя выкуп, какой только она захочет. Я так и сказала, что заложу и продам, словом, обращу в деньги все свои драгоценности и отдам их за тебя, за твою свадьбу, — Селина забыла в эту минуту, что ее драгоценности уже давно были обращены в деньги и что она теперь на них жила. — И, представь себе, эта женщина не захотела взять выкуп!

— А сколько вы давали ей?

— Сколько она хотела бы спросить.

— Стоило тоже сулить этой мымре деньги! Лучше было бы просто отдать их мне, если уж вам их некуда девать.

— Ну Грунья, а твоя свобода?!

— Перемелется, мука будет, — сказала Грунька по-русски.

— Что ты этим хочешь сказать? — переспросила ее Селина.

— Ну как это называется по-французски «перемелется — мука будет», Василий Гаврилович? — обратилась к Гремину Груньку.

— Это, — стал объяснять тот, — такая пословица, когда мельник из зерна делает муку.

— Ничего не понимаю, — недоумевающе проговорила Селина, — какой мельник? И при чем тут мука?

— Ну это пословица такая. Словом, все будет хорошо.

— Ну все равно! Я понимаю только одно, что Грунья вовсе не огорчена.

— Да чего мне огорчаться-то, — не без иронии усмехнулась Грунька. — Если бы по нашему положению да еще и огорчаться, так и жить нельзя было бы.

— Нет, вы, русские — положительно удивительный народ, — в восхищении воскликнула Селина. — Я поражаюсь этой энергией… Так ты говоришь, что из работы мельника мука будет!

— Ничего, все перемелем.

— Ох, Аграфена Семеновна, — вздохнул Гремин, — боюсь, как бы эта старая карга не оказалась бы женщиной слишком уж язвительной.

— А что?

— Да ведь ей теперь известно, что тебя дворянин хочет за себя взять.

— Знаю я это, и Митька знает; это ей повар насплетничал. Он, видите ли, старый хрен, за мной приударять стал. Он как взбесится на меня, так и наговаривает на меня, а та и начинает пугать, что выдаст меня за повара своего.

— Она еще хуже гадости собирается делать, — проговорил Василий Гаврилович.

— Ну?

— Хочет издеваться над вами, заставлять вас мести двор, чтобы принудить Жемчугова дорогой выкуп за вас дать.

— Ну по-моему, это все-таки не хуже, чем за повара замуж идти.

— Все-таки гнусно…

— Ну разумеется гнусно, — возмутилась Грунька. — Ах она старая карга, поистине старая карга!.. Ишь, что выдумала!.. Я ей двор буду мести? Ну голубушка, рука коротка!

— Что вы говорите?

— Говорю: руки коротки, не на такую напала.

— Но что же тут можно сделать? — изумился Гремин. — Ведь вы же — ее крепостная!

— Мало ли что!.. Слава богу, среди людей живем — найдем управу и на госпожу Убрусову. Подождать только надо, что же, подождем. Но и она подождет, в свою очередь.

— Нет, она гениальна! — проговорила Селина и заключила Груньку в свои объятья.

17

НЕОЖИДАННЫЙ ОБОРОТ

Арестовав сонного Митьку по указанию Станислава и по предъявленному им ордеру самого герцога-регента, псковский полицмейстер, немедленно отправился к воеводе, чтобы сообщить ему о случившемся.