Много шума из никогда
Шрифт:
И вот… три года назад с обожаемым батюшкой случилось несчастье: глухой ночью в начале зимы он исчез из собственного дома — словно похитили злые люди, кто-нибудь из многочисленных недругов христианской общины. Исчез будто по волшебству. Ни прощальной весточки, ни следов схватки не удалось обнаружить в опустевшей спальне. Верные друзья и простые прихожане день и ночь искали следы пропавшего священника — однако все усилия были тщетны. Наконец, к исходу третьего дня Леонтий сам постучался в двери своего дома — исхудавший и оборванный, с незнакомым пламенем в очах… Говорил странные речи и размахивал руками как полоумный,
И тут Леонтий, собрав весь приход у себя на дворе, произнес страшную речь. Он признался, что вовсе не является тем отцом Леонтием, который жил прежде среди этих людей. Он прислан сюда из грядущего века силою небывалого волшебства, пробужденного к жизни ударом Серебряного Колокола. Он — всего лишь двойник истинного батюшки Леонтия, его зеркальный потомок из страшно далекого будущего, из немыслимого, гремучего и пламенного 15… года по Рождеству Христову! Поэтому он не прикоснется к жене прежнего, здешнего отца Леонтия. И не признает своим сыном босоногого сорванца Алешку-поповича. Он — всего лишь гость в этом времени и явился сюда с важной и непростой целью, которую необходимо достичь для большой русской победы в будущем.
Там, откуда он явился, новый Леонтий принял обет — и готов выполнить свою задачу любой ценой, даже если ради этого придется переворошить грязное белье прошлого и песчинка за песчинкой пропустить сквозь пальцы солнечный поток времени.
Прежний, здешний и любимый ваш батюшка скоро вернется, говорил новый Леонтий. Как только будет выполнен мой долг в вашем диком времени, я вновь ударю в волшебный Колокол. Тогда все обернется на свои места: каждый возвратится в родное время. Так сказал этот небывалый человек и ушел из города Ростка, ушел от соседей-христиан куда-то на полдень, по Прямоезжей дороге на Престол. А прихожане, погоревав, разошлись по домам — молиться и ждать, когда вернется их обожаемый батюшка, чтобы возобновить богослужения в потайном храме.
С тех пор прошло уже более трех лет. Никто не пришел в Ростко к тамошним христианам. Ни прежний отец Леонтий — ни новый. Видно, непросто оказалось гостю из грядущего века исполнить свой неслыханный обет. Всякое бывает в жизни: не дай Бог, конечно… Человеческим костям недолго сохнуть под жарким солнцем на обочине Прямоезжей дороги.
Видимо, Михайло и самому не понравилась эта грустная шутка. Он прервал рассказ и поспешно опустил усы в свою чарку, прикрыл тоскующие глаза ресницами — густыми, как у гусарских офицеров на полотнах эпохи Александра I. Данила поежился: в баньке становилось свежо; он сполз с лавки на пол, поближе к каменной печке — там тихо дотлевали пепельно-розовые угли, совсем изредка подергиваясь последними струйками оранжевой плазмы.
«Стало быть, и мы с Данькой-ковалем поменялись местами… Жаль мне парня: к московской жизни будет непросто привыкнуть, — подумал Данька и невесело улыбнулся: — А еще больше жаль Радая Темурова. Боюсь, мой двойник-язычник при случае не станет церемониться».
— Ну а ты-то чего к нам прилетел? — Потык обернулся на стуле, подпер кулачищем щеку. — Тоже, никак, важное задание выполнять — для спасения будущего?
— Да нет… — Данька бросил в печку последнюю березовую щепку. — От прежней судьбы сбежал. Надоела. Захотелось спокойной жизни на природе.
— Ха! Ну ты недолго думал, да ладно порхнул! Спокойная жизнь… Пожелал молочка от бычка. Аль у нас тут вместо мух жарены куры в рот залетают? Да ни разу в день! Та же щука, только с хреном.
— Да уж я понял. Успел заметить. Только очнулся — дом подожгли. Пошел к селянам в батраки — прискакал десятник с тремя дурнями в шлемах, стали в меня невесть за что стрелы метать. Едва сбежал… Ладно, думаю: уеду в дальние края, буду жить один в лесу. Не тут-то было: на первом же постоялом дворе хозяин меня за коганого воина принимает, начинает петуньей угощать. Удрал от него в лес — на первом же дереве лихоманка в платье сидит. Отдохнул я за эти два дня!
— А у вас там, на завтрашнем-то веку, неужто не слаще нашего житье? Или теперь все ваши к нам побегут — на природе отдыхать? — Потык покосился жалостливо и, подумав, достал из-под лавки еще один горшок с боярским медом. — Подь-ка сюда, Данилко, да чарочку прихвати. Надо ж тебя побаловать, гость нездешний. Блин не клин, брюха не расколет. А мед — не в счет, он по печени не бьет.
— У нас и верно несладко живется. По всему видно: последние времена. — Данька оживился, завертел в пальцах непросолившийся огурец. — Народ сам себя насквозь пропил, а в столице одно ворье поганое прижилось. Земля хлеба не дает, зимой снег не выпадает. Бабы рожать отказываются, а мужики — страшно сказать — с мужиками спят.
— Эка невидаль! — Потык и бровью не повел. — Мужики с мужиками, подумаешь! Я вон зимой с медведем завсегда сплю. От него жар ровно от печки, и мохнат изрядно — если на снегу спать, так самое первое дело с медведем. А насчет баб — это мне непонятно. Ежели ты девку уже, к примеру, приласкал… то есть по-хорошему и неоднократно — как же ей не родить? Ха! Это вы чего-то неправильно делаете, честно слово… Ты, кстати сказать, хоть тут время не теряй — наши-то девки редко отказываются. То есть, по правде сказать, никогда. Только смотри: когда родит, придется в жены брать! Ха-ха! А ты как подумал?
— За них и выпьем! — предложил Данька, по самую пупырчатую пупочку окуная солоноватый огурец в напоенную медом чарку.
— Добро, за баб еще не пили. Хоть и нет на земле твари глупей да продажней русской бабы — а без нее, родимой, и вовсе житья нет. Вот я с жинкой только с утра расстался — а уже тоска ломает, по голосу ее соскучился.
— Жену домой отправил? — сдавленно поинтересовался Данька, мотая головой от жара в глотке. Что за хрен: никак не выловить в рассоле огурчик помоложе!
— Не, не домой — к Малке в ближний починок. Да она сама ушла. Жинка у меня гордая, балованная — калинского хана племянница… В шелках да в сметане взлелеяна — а тут ей со мной в лесу жить пришлось. Не хочу, говорит, в этой лачуге томиться! Пойду от тебя в починок к людям, а когда дело сделаешь — приходи за мной и забирай до дому. Так и ушла, ослушница…
— В починок ушла? — прохрипел Данила.
— Как есть целиком и ушла. Удержать не смог… нрав у нее ханский, огненный. Да пусть поживет в починке денек-другой. Я дела-то свои скоро кончу — нынче либо завтра. Вот только дождусь заморского дружка с гостинцами…