Многобукаф. Книга для
Шрифт:
— Почему?! — испугался Дурак. — За что, бабушка?
— А за то, что водички мне дал попить. Теперь не отвертишься! Я ведь Не-Просто-Так-Старушка!
— Ой, мамочки! — запричитал Дурак. — Ой, горе-то какое! Да откуда же мне было знать, что нельзя подавать старушкам воды?
— Раньше думать надо было! — одернула его Не-Просто-Так-Старушка. — Хочешь, не хочешь, а три желания твои я теперь выполню.
Горько заплакал тогда Дурак.
— Не хочу три желания! Мне ведь тогда волей-неволей придется в герои податься. Не бывает так, чтобы
— Зато твое имя навсегда останется в памяти народной! — ехидно заметила Не-Просто-Так-Старушка. — Так что давай, начинай.
— Не хочу, чтобы мое имя оставалось в памяти! — насупился Дурак. — Хочу жить, как все люди. И чтоб никаких чудес!
Не-Просто-Так-Старушка присвистнула и задумалась.
— Ну ты и загадал… Чтобы никаких чудес, говоришь..? И как все люди? Не знаю даже, хватит ли моих сил… Расслоение реальности… мдя.
Но сил у Не-Просто-Так-Старушки, конечно, хватило. У них, у Не-Просто-Так-Старушек, на такие гадости всегда силы находятся.
Три желания Дурака исполнились в наилучшем виде.
Никаких чудес с ним больше не происходило. Жить Дурак стал, как все люди — а потому и у остальных людей чудеса закончились.
А имени его история не сохранила.
Король милостиво кивнул летописцу:
— А, пришел? Заходи.
— Спасибо, Ваше Величество.
— Можно опустить титулы. Значит, ты — историк?
— Да, Ваше Величество.
— Историю пишешь?
— В некотором роде…
— Вот садись и пиши. А я буду диктовать.
— Но, Ваше…
— Садись-садись, не спорь. А то ведь другого историка приглашу.
Летописец послушно рухнул на стул. Король заложил руки за спину и стал ходить по кабинету туда-сюда, задумчиво глядя в потолок и шевеля губами.
— Значит, так. Пиши с красной строки: «Славное правление короля Георга Тридесятого Железнорукого (даты рождения и смерти пока пропусти) началось в тысяча четыреста лохматом году и ознаменовалось…»
— Но, Ваше величество! — воскликнул летописец. — В тысяча четыреста лохматом году правил Ваш старший брат! А Вам было всего четыре года. И Вас зовут не Железнорукий, а…
— А?.. — приглашающе оскалился Георг Тридесятый.
— … а Длинноносый… — тихо договорил Летописец.
Король согласно кивнул.
— Правильно. Если бы меня звали как положено, я бы в твоих услугах не нуждался. А так приходится исправлять чужие ошибки. Так что ты пиши, пиши.
— Но в тысяча четыреста лохматом году…
— Правил я! И оставим эту тему.
— Но так же нельзя! Ведь вам было всего…
— Двадцать четыре года. Напиши, что я родился на двадцать лет раньше. А мой брат к тому времени уже умер. Его… скажем, отравили.
— Но ведь на самом деле его отравили на шестнадцать лет позднее!
— А кто знает, как оно было на самом деле? — доверительно наклонился к летописцу король. — А кто будет об этом знать через двести лет? Никто. Кроме таких же собак-историков, как ты. А они будут знать только то, что ты сейчас напишешь.
— Но ведь есть же и другие источники…
— Неважно. Есть другие, а будет и этот. Пусть там, в будущем, историки спорят, когда я родился. Мнения могут и разделиться, я не возражаю. Я за свободу мысли.
— Хорошо… — летописец вжал голову в плечи и быстро заскрипел пером по пергаменту.
— На чем мы остановились? А, «ознаменовалось»! Хм… как лучше написать: «завоеванием Тридевятых земель» или «покорением Тридевятых земель»?
— Тридевятых?.. Но они ведь принадлежат Некоторому царству-государству!
— Ну и что с того? Надо думать о будущем. Через двести лет мой пра-пра-правнук сможет на основании этого документа претендовать на Некоторую корону. Ты пиши, не отвлекайся.
— Что писать? «Завоевание» или «покорение»?
— Пиши «присоединение». Так лучше всего.
Летописец кивнул и вписал новую строку в историю.
— Напиши теперь, что в мое правление снизилась смертность, были самые низкие налоги, преступности не стало вовсе, зато было заложено три новых города и проложено триста миль новых дорог.
Летописец прикусил язык и молча написал требуемое, никак не комментируя.
— Я всегда прислушивался к мнению народа. Да, именно так. Ведь прислушивался?
— Да, Ваше Величество…
— Пиши. И про народную любовь ко мне пиши тоже. Всю правду, понял? Историческую правду, а не эту…
— Я понял, — кивнул летописец.
Король снова прошелся по кабинету.
— Мало… неинтересно это всё. Таких королей были уже сотни, достаточно почитать хроники. А я хочу, чтобы меня и через века помнили. Подробности нужны — такие, чтобы в память врезались.
— Написать, что вы своей рукой убили три тысячи неверных? — осторожно предложил Летописец.
Король подумал и отрицательно мотнул головой.
— Нет. Не поверят. Надо что-то такое… необычное. Экстравагантное.
— Вроде купания голышом в проруби?
— Вроде того… Кстати, это тоже напиши: что король Георг Тридесятый, мол, имел обыкновение купаться в проруби зимой. Знай наших! А, вот, придумал. Когда казне понадобились деньги, я ввел налог на длинные фамилии. Отсюда, мол, пошло выражение «длинный — рубль!» Запоминающийся факт?
— Да, — согласился летописец.
— Хорошо. Дай-ка сюда перо!
Король быстро записал в календаре «ввести новый налог на фамилии» и вернул перо летописцу.
— Теперь упомяни вскользь, что у меня было десять жен, а не две. И что мою мать звали не Селена, а Сирена. Это внесет некоторую сумятицу в умы историков и заставит относиться к документу с уважением. Чем черт не шутит, может, и правда докажут, что у меня было десять жен…