Многосказочный паша

Марриет Фредерик

Я предложил попытаться соединиться с нашими в лодках и дать им знать несколькими пушечными выстрелами, чтобы некоторые из них, забрав с собой женщин, перешли на землю, потому что тогда дикари, без сомнения, уедут восвояси. Но никто не соглашался на столь опасный подвиг, и все говорили что если в руки дикарей попадется несколько лодок, то они, вероятно, постараются захватить и другие и одолеют находящихся в них людей. И потому этот план был отвергнут. Тут предложил я им, чтобы один из нас пробрался к берегу, вплавь добрался до лодок и принес бы четырнадцати человекам на них приказание собрать всех женщин в одну лодку, обойти ночью северную сторону острова, а остальные лодки оставить дикарям, чтобы они могли уехать с острова. Это предложение было одобрено, но охотника к исполнению его не находилось, а так как я сам предложил его, то и почел долгом для поддержания

своей чести самому привести его в исполнение. Я взял мушкетон, несколько патронов и спустился по веревке. Когда я был уже на земле, то заметил, что кто-то крадется к кораблю. Я не мог хорошенько разглядеть, кто это был, и подполз под заднюю часть корабля, где было так темно, что увидать меня было невозможно. Когда я приблизился, то увидел, что это был дикарь со связкой хвороста на плечах. Он положил ее подле самого корабля и потом удалился. Тут я заметил, что сотни таких связок лежали вокруг корабля; дикари наносили все это, прикрываемые темнотой, потому что, хотя и светила луна, но корабль был совершенно окружен лесом, который и не пропускал света. Дикари намеревались поджечь корабль, и только я хотел известить товарищей об угрожающей им опасности, как снова появились из леса двое островитян и положили свои связки так близко, что почти коснулись меня.

Я принужден был оставить экипаж на произвол судьбы и пополз к кустарнику. Счастье мое, что я был так осторожен, потому что на том месте, куда я пополз, были дикари, занимавшиеся связыванием хвороста. Но трава была так высока и темнота так велика, что я решительно не мог различить ничего, хотя и слышал, как подле меня ломали ветви. Проходя мимо них, я стал делать то же, чтобы не быть замеченным, пока не миновал их; тут пустился я к берегу, туда, где должны были быть лодки. Я счастливо достиг берега и видел, что лодки все еще стоят привязанные к скале, но луна светила так ярко, что я не хотел выйти из леса, прежде чем не узнаю, нет ли на берегу дикарей. Прождав некоторое время подле ручья, вдруг я услышал стоны; взглянул по направлению, откуда раздавались они, и заметил человеческую фигуру, лежащую на земле. Я подошел к ней и мог ясно видеть, что то была одна из приплывших на остров женщин. Она была почти мертва. По присущему каждому человеку состраданию я сжалился над ее положением и встал перед ней на колени, чтобы увидеть, не могу ли что-нибудь для нее сделать. Она была почти нага, и когда я стал ощупывать ее тело, то заметил, что повыше колена она была ранена пулей из мушкетона и от боли и потери крови совершенно ослабела. Я разорвал свой шейный платок и рубашку и перевязал ее, принес в шляпе из ручья немного воды, влил несколько капель в рот и побрызгал на лицо. Она, казалось, пришла з себя, и я очень радовался, что могу быть ей полезен.

Так как до сих пор не видел я ни одного островитянина, то пошел к берегу, чтобы переплыть к лодкам, и только вышел из тьмы, как услышал с лодок два или три выстрела из мушкетонов. Вслед за тем раздалось еще несколько выстрелов и дикий вопль островитян, которые сотнями переплыли туда и захватили наших.

Бой был скоро кончен, дикари одолели, и вскоре все были на земле.

Я считал теперь своих погибшими, и не ошибся. За час перед рассветом островитяне подожгли хворост и в одно и то же время начали бешеное нападение. Пламя охватило весь корабль, и стрельба и крики продолжались целый час. Наконец все смолкло, и я полагал, что островитяне вышли победителями, что, как я узнал потом, и было в самом деле. Многие были убиты стрелами дикарей, другие погибли, бросаясь с борта на землю, остальные задохнулись в дыму.

Когда солнце показалось на горизонте, раздался ужасный взрыв. Пламя добралось до пороховой камеры, и корабль взлетел на воздух. В надежде укрыться, я решил спрятаться в кустарнике. Но прежде мне хотелось взглянуть на бедную раненую. Было уже совершенно светло, когда я пришел на место и увидел, что оказал помощь хорошенькой дикарке шестнадцати или семнадцати лет. Она, по-видимому, не пришла еще в себя; я принес снова воды, и когда поднес ей, она взглядом высказала мне свою благодарность. Поправив перевязку, я поспешил в лес. Идя согнувшись, я вдруг ударился головой обо что-то твердое. Я взглянул и увидел перед собой дикаря, который, подобно мне, пробирался по лесу. Я не успел опомниться, как он уже бросился на меня и обезоружил. Сопротивление было бесполезно, тем более что к нему присоединилось еще несколько других. Они нарвали ивовых прутьев, которые растут в этих землях, и связали мне ими руки и ноги, потом прикрепили

меня к толстой ветви и потащили. Достигнув берега, они положили меня на спину, так что лучи солнца падали на меня отвесно. Перебрав в этом положении в голове своей все, что читал в описаниях путешествий, я наконец заключил, что буду принесен в жертву какому-нибудь идолу. Я молил небо об отпущении грехов моих и предался своей судьбе, которая казалась мне неизбежной.

Островитяне собрались на берегу подле меня. Тела убитых и раненых были перенесены в лодки. Они развели огонь и стали вокруг него плясать воинственный танец. Я повернул к ним голову и с ужасом увидел, что они собрали трупы моих товарищей и ели их. Что не могли съесть, складывали в корзины и относили в лодки. Я догадался, что и меня ожидает подобная участь, но не теперь, потому что у них было больше, чем могли они съесть, а я, вероятно, буду сбережен к какому-нибудь празднеству. Мое предположение было справедливо. Они собрали все кости, вместе с ними отнесли меня в лодку, подняли свои рогожные паруса и отправились.

На третий день мы приплыли на их остров. Меня снесли на землю и заперли в одном месте, которое, как думаю, служило у них кладбищем. Они пичкали меня каждый день свининой и другими съестными припасами, чтобы хорошенько откормить, но не развязывали рук и ног. Я так ослабел, что не мог даже пошевелиться. Прошло семь дней; боль, которую чувствовал я в затекших членах, была невыносима, и я с нетерпением ожидал смерти, которая избавит меня от мучений, и когда наконец двое дикарей подняли меня на плечи и понесли, с таким же нетерпением ожидал я конца моей участи, с каким при других обстоятельствах ожидал бы свободы. Боль почти лишила меня чувств.

Я очень хорошо помню, что меня положили в середине круга дикарей, что вдруг раздались вопли какой-то женщины, и вслед за тем поднялся смешанный говор. Когда я пришел в себя, я лежал уже развязанный на мягкой рогожке, члены мои были расправлены, и когда я открыл глаза, увидел перед собой прекрасную дикарку, которой оказал я помощь. Во всех ее движениях видно был нежнейшее участие. Я узнал потом, что, когда меня принесли в круг, она узнала меня и просила за меня, указывая на свои раны и повязки, которые были признаны обрывками моей одежды. Стали совещаться, и так как, по-видимому, я не был на корабле, а был взят в плен в лесу, то после многих споров наконец решили даровать мне жизнь с тем, чтобы я женился на девушке, по милости которой был пощажен. Она взяла меня в свою хижину и теперь отплачивала свой долг благодарности.

Благодаря ее неусыпным попечениям, вскоре силы мои восстановились, и прежде, чем узнал я, что стал ее мужем, успел уже знаками и различными маленькими услугами, которые внушаемы были мне благодарностью и любовью, снискать ее расположение.

Лишь только я оправился, меня привели в большое собрание островитян, где и был я торжественно принят в их общество. Один почтенный старик говорил по этому случаю речь, которая, при своей бесконечной длине, вероятно, была не из числа хороших. После чего несколько человек схватили меня и положили лицом к земле, сели на меня верхом и начали колоть иголками верхнюю часть ягодиц. Боль была очень велика, но так как все островитяне в этих землях бывают татуированы, то, видя необходимость этой операции, выдержал я ее с твердостью.

— Стой! Что значит татуировать?

— Накалывать кожу иголками или чем-нибудь острым и после втирать в раны краску или порох, отчего на теле остаются неизгладимые темные изображения. Все дикари в тех странах испещряют себя ими, и иногда татуировки бывают очень красивы.

— Машаллах! Дивен Бог! Я желаю видеть эти изображения, — сказал паша.

— Да сохранит меня Аллах, — отвечал ренегат, — от того, чтобы я обнажил свое грешное тело перед светлыми очами Вашего Высокомочия. Я знаю хорошо свои обязанности.

— Но я хочу видеть их, яга биби, друг мой! — продолжал паша нетерпеливо. — Не заботься о моих глазах. Скорее, повинуйся моей воле!

Ренегат не знал, что ему делать, потому что он никогда не подвергался этой операции. К счастью, в одном из своих морских разбоев, от нечего делать, дал он одному из своих товарищей наколоть ему на руке изображение маленькой русалки.

— Мин Аллах! Избави Бог! — сказал ренегат. — Жизнь моя в руках Вашего Благополучия, и я скорее соглашусь лишиться ее, чем оскорблю ваши великолепные глаза этим зрелищем. К счастью, могу я удовлетворить любопытство Вашего Благополучия, не нарушая приличия: дикари, по окончании операции, описанной мной, татуировали на руке моей божество, более других ими чтимое.