Моцарт и Казанова (сборник)
Шрифт:
Я обнял его — и в памяти зазвучали слова его отца: «Когда у него все в избытке — Бог покидает его музыку»… Что ж, до нынешнего 1786 года у него были немалые доходы. Но денег ему все равно не хватало, ибо тратил не считая. По моим сведениям, уже тогда случилось с ним страшное: он обратился к ростовщикам. Теперь его доходы начнут сокращаться и сокращаться. При его беспечности это значит: уже вскоре — беды и нищета! Что ж, мы видели великую музыку счастливого Моцарта. Впереди нас ждет величайшая музыка Моцарта трагического. О, как я жду ее!
Вчера я пришел к нему в дом. Он сидел за клавиром — спиной… Теперь я всегда вижу его спину. Он сказал мне: «Дорогой барон, я работаю, работаю, работаю, и нет денег… Работа пьет мозг и сушит мое тело. И все равно — нет денег!»
Теперь ежедневно он дает концерты… иногда дважды в день. Он объявляет бесконечные Академии. А ночами — сочиняет. Воистину — это музыкальная лихорадка. Воспаленный мозг все время требует продолжения. И потому даже после концертов Моцарт часто импровизирует. Три дня назад после его Академии я стоял за кулисами, поджидая его. Он был на сцене. Я услышал его нежный тенор: он разговаривал со старым скрипачом из оркестра, который, видно, уже уходил со сцены.
— Вы наговорили мне столько хороших слов, маэстро, позвольте и мне хоть немного отблагодарить вас. Если вы не торопитесь, я хотел бы сыграть для вас…
И он начал играть на темной сцене перед пустым залом. Я стоял, боясь пошевелиться. Это была импровизация. Она длилась добрый час. И, клянусь, там, в темноте, он беседовал с Господом. Если бы мне было дозволено испросить у Творца земную радость, я попросил бы вновь вернуться в тот вечер. Наконец, мелодия оборвалась. Я слышал, как в темноте он стремительно вскочил. И сказал старому скрипачу:
— Теперь вы слышали настоящего Моцарта! Все остальное умеют и другие.
Я вышел из темноты со слезами на глазах. Мы обнялись. Мы оба были растроганы.
Вот полностью наш разговор, который в конце стал столь неожиданным.
Я. Однажды я показал вам свою Десятую симфонию. Она мне очень дорога. Я все надеюсь, что вы сыграете ее когда-нибудь.
Он промолчал. Он просто заговорил о своих бедах
Моцарт. Меня беспокоит здоровье Штанци. У нее были неудачные роды. И не одни. И врач велит отправить ее на курорт. Она хочет в Баден. Но у нас совершенно нет денег.
(После того как он отказался сыграть мою симфонию, он хотел, чтобы я одолжил ему денег. В этом он весь! «Накрахмаленные симфонии»!)
Я. Хорошо. Я дам, но очень немного. Вам известен мой принцип: я помогаю помалу, но многим.
Моцарт. А мне много и не надо, скоро у меня вновь будут деньги. Ко мне обратился Лоренцо ди Понте.
(Проклятие! Я знаю этого хитрющего венецианца: это итальянский еврей, который крестился, стал аббатом, что-то натворил и бежал из Италии. Он очень способный человек По протекции Сальери император сделал его придворным поэтом… Он сочинил множество либретто для опер Сальери. И вот добрался до Моцарта.)
Моцарт. Он предложил мне написать оперу на его либретто. Я получу сто дукатов.
(Неужели — выкарабкается? И вновь — веселый и легкомысленный Моцарт?)
Моцарт. И знаете, каков сюжет? «Свадьба Фигаро» Бомарше. И вот тогда — в единый миг! — я понял всю мою будущую интригу.
Я. Дорогой Моцарт, это великолепная затея.
Моцарт. Но разрешит ли император? «Фигаро» запрещен и в Париже, и в Вене… правда, после невиданного успеха. (Последние слова он произнес лукаво.)
Я. Тем больший будет интерес у нашей публики. Публика — женщина, и ее особенно влечет запретное.
Моцарт. Ди Понте клянется, что избежит в либретто всяких политических намеков.
Я. Но избежите ли вы? Вы — гений-простолюдин, который помнит пинок ноги ничтожного аристократа?
Моцарт. Я могу сердиться в письмах, барон, могу ненавидеть в жизни, но когда начинаю слышать музыку… Впрочем, вы знаете лучше меня: злой Гендель, злой Бах — разве это возможно? Музыка есть молитва, а Бог — Любовь и Прощение… Нет, нет, это будет веселая опера-буфф, и, клянусь, все итальянцы умрут от зависти! (Это он, конечно, о Сальери.)
Моцарт. Зная ваше доброе отношение, барон, ди Понте просил меня поговорить с вами. Император ценит ваши советы.
Я. Я уверен, дорогой Моцарт, моей помощи не потребуется. Император одобрит эту идею. Наш просвещенный монарх не раз говорил: «Предубеждение, фанатизм и рабство духа должны быть уничтожены». Он поклонник французских просветителей, ему будет приятно разрешить оперу на сюжет, запрещенный в Париже.
Он обрадовался как дитя. Он не знает: императоры часто говорят одно, когда думают совсем другое. Но я знаю.
Все случилось, как предполагал я.
На последней репетиции — предощущение триумфа. После арии «Мальчик резвый» оркестранты вскочили, стучали смычками и кричали: «Браво». Да, это восхитительная опера-буфф. Но на мой вкус это — прежний Моцарт. А я мечтаю о другом… Который только нарождается и рождению которого грозит помешать этот легкомысленный успех.
И потому вчера, когда император осведомился о моем впечатлении, я ответил вопросом:
— Ваше Величество, уже не говоря о том, как будут недовольны в Париже, надо ли в нашей спокойной благословенной стране насаждать развращающий французский дух? Не лучше ли нам почитать всех этих великих просветителей на расстоянии?
Вот почему, несмотря на успех, опера быстро исчезла со сцены…
Разговор за обедом.
Моцарт. Он — демон!
Я. Кто?
Моцарт. Демон всей моей жизни.
Я. Боже мой, о ком вы это?!