Моцарт и Казанова (сборник)
Шрифт:
Сальери. Какая прекрасная идея: одеть пустячную сказку в философские масонские одежды. Масонские символы в опере прекрасны.
Один я знал: не в масонских символах дело. За оперой маячила тень Реквиема. Сладкий привкус смерти. О нет, не масоны! Моя выдумка родила сегодняшнее чудо.
Только что от меня ушла Констанца. Вот запись этой очень важной беседы.
Констанца. Я не знаю, что делать! Я схожу
(Я не мог сдержать лихорадочных вопросов: «Ну как?! Как?!») Констанца. Реквием почти закончен, но я принуждена отобрать его у Моцарта.
Наверное, я побледнел.
Я. Вы… сошли с ума?!
Она была удивлена моим волнением.
Потом сказала: «Прочтите это письмо. Я нашла его на столе. Он написал его ди Понте».
Я начал читать… Это — длинное письмо, где были действительно страшные строки:
«Я не могу отогнать от глаз образ неизвестного. Постоянно вижу его перед собой. Он меня умоляет, торопит и с нетерпением требует мою работу. По всему чувствую, что бьет мой час. Я кончил прежде, чем воспользовался моим талантом. Жизнь была так прекрасна, карьера начиналась при таких счастливых предзнаменованиях!.. Я понял, передо мной моя погребальная песнь».
— Он и мне написал столь же ужасное, — сказала она, когда я закончил это письмо. И она прочла мне вслух несчастным голосом: — «Я не могу тебе объяснить, дорогая, мое ощущение. Это некая пустота, она причиняет мне почти боль… Какая-то тоска, которую никак не утишишь. Она никогда не пройдет и будет расти изо дня в день». Мне страшно! — сказала она, всхлипывая. — Вчера мы гуляли по Пратеру и он вдруг заплакал, как ребенок. И сказал: «Я слишком хорошо понимаю: я долго не протяну. Конечно, мне дали яд. И я не могу отделаться от этой мысли».
Я. И кто же ему дал яд?
Констанца. Он говорит — Сальери. Он привез Сальери на премьеру, и потом они ужинали вместе. Я. Что за чепуха!
Констанца. Он невменяем, господин ван Свитен. И поэтому я отобрала у него Реквием. И помогло: он немедля успокоился. Прошло уже две недели без Реквиема… Слава Богу, здоровье его улучшилось. Он сумел закончить масонскую кантату и даже ее продирижировал… но вчера он опять потребовал назад Реквием.
Я пришла спросить у вас совета, барон: как отвлечь его от этой ужасной мысли?
Я был в ужасе: неужели эта глупая курица не даст завершить? Лишит меня величайшего наслаждения? И музыку — величайшего творения?
Сальери. Если бы я знал… Почему вдова не обратилась ко мне?! Я охотно дал бы денег.
Я. Это говорят теперь все. Но втайне радуются, что не обратилась. Кстати, Сальери, почему вы сами не обратились к вдове? Вы ведь знали, что он нищий.
Сальери. А вы?
Я. Я скуп.
Сальери. Как быстро закончилась жизнь, начавшаяся так блестяще.
Я. Ну что вы, Сальери. Все у него только начинается. Теперь и вы… и я… и император, и все мы только и будем слышать: МОЦАРТ! Теперь все мы лишь его современники. Люди обожают убить, потом славить. Но они не захотят признать… никогда не захотят, что они… что мы все — убили его. Нет-нет, обязательно отыщут одного виноватого… И я все думаю: кого они изберут этим преступником, этим бессмертно виновным? И я понял.
Сальери. Кого же?
Я. Вас. Он ведь вас не любил. Так не любил, что даже жене пожаловался, что вы его отравили. Сальери. Какая глупость!
Я. Отчего же? Ведь вы травили его, Сальери. Вы не давали ему поступить на придворную службу. А где травили, там и отравили. Какая разница. Ведь вы поэтому пришли на отпевание. Замолить грех. Но поздно, милейший.
Мне нравилось пугать этого самовлюбленного и, в сущности, доброго глупца.
Сегодня, в Вене в зале Яна по поручению госпожи Констанцы Моцарт я, Готфрид ван Свитен, с большим успехом исполнил Реквием Вольфганга Амадея Моцарта.
Добавление из дневника 1801 год.
Сальери воспринял слишком всерьез все, что я когда-то ему сказал. Сейчас, когда мое предсказание сбылось, когда слава Моцарта растет с каждым днем, у Сальери бывают странные нервные припадки. Я даже слышал, что порой, пугая домашних, он вопит, что убил Моцарта.
Ну что ж, хоть один из нас — признался!
Прогулки с палачом
Зимой 1996 года я приехал в Париж. И все представлял, как ровно сто лет назад были в Париже — Они…
Шел 1896 год. Это был первый визит русского царя во Францию — после того, злополучного, когда поляк Березовский выстрелил в его деда. Поляк мстил за поруганную Польшу. К счастью, Александр II тогда остался жив (его убьют потом — бомбой).
Теперь никто не стрелял. Толпы восторженных парижан заполнили улицы. В открытой коляске ехали: красавица императрица, Государь — милый молодой человек в военной форме — и очаровательная дочка.
Он записал в дневнике:
«25 сентября произошла закладка моста, названного именем папа. Отправились втроем в Версаль. По всему пути, от Парижа до Версаля, стояли толпы народу, у меня почти отсохла рука, прикладываясь. (Он отдавал честь, прикладываясь к козырьку фуражки. — Э.Р.) Прибыли туда в четыре с половиной и прокатились по красивейшему парку, осматривая фонтаны… Залы и комнаты интересны в историческом отношении».
Это «историческое отношение»… Оно уже тогда должно было Их поразить.