Модерато кантабиле
Шрифт:
— Я хотел сказать, вы уже так давно гуляете с ним в скверах или вдоль морского берега, — пояснил он.
Она поморщилась. Улыбка исчезла. Ее сменила недовольная гримаса, которая вдруг неожиданно, резко придала ее лицу какое-то беззащитное выражение.
— Мне не надо бы пить столько вина.
Раздался гудок, возвестивший конец рабочего дня для субботней смены. Тотчас же, словно обрушился шквал, невыносимо громко заорало радио.
— Уже шесть, — объявила хозяйка. Приглушила радио и засуетилась, расставляя на стойке вереницы бокалов. Анна Дэбаред долго сидела в оцепенелом молчании, глядя на набережную и будто силясь понять, что же ей делать с самой собой. Когда со стороны порта, пока еще издалека, донесся рокот приближающейся толпы, мужчина снова заговорил:
— Так вот, я просто хотел сказать, что уже сколько времени вы гуляете со своим малышом в скверах или вдоль морского берега, и ничего больше…
— Понимаете, у меня это прямо из головы не выходит со вчерашнего вечера, — призналась Анна Дэбаред, — после урока музыки моего малыша. Это как наваждение, все сильней и сильней. Вот я и пришла сегодня, просто не могла не прийти.
Вошли первые посетители. Мальчик протиснулся сквозь них и, сгорая от любопытства, подошел к матери, та каким-то машинальным жестом прижала его к себе.
— Вы мадам Дэбаред. Жена директора Импортно-экспортной компании и литейных заводов Побережья. Вы живете на Морском бульваре.
Снова раздался гудок, послабее первого, на другом конце набережной. Прибыл буксир. Мальчик оторвался от матери довольно резко и бегом бросился прочь.
— Он учится играть на пианино, — сказала она. — У него есть способности, но совсем нет желания, все время приходится уговаривать.
Стараясь освободить место вновь прибывшим, которые то и дело входили большими группами, он осторожно придвинулся к ней. Первые клиенты уже ушли, но то и дело появлялись другие. В промежутках между приходом одних и уходом других было видно садившееся в море солнце, пламенеющее небо и мальчика, что на другой стороне набережной в одиночестве играл в какую-то игру, чей секрет невозможно было понять на таком расстоянии. Он перепрыгивал через какие-то воображаемые препятствия и, похоже, что-то напевал.
— Я бы желала для моего малыша столько всего сразу, что даже не знаю, как этого добиться и с чего начать. И у меня ничего не получается. Пора возвращаться домой, уже поздно.
— Я часто видел вас. И даже не думал, что наступит день, когда вы придете сюда вместе со своим сынишкой.
Хозяйка сделала немного громче радио для последних посетителей, только что вошедших в кафе. Анна Дэбаред повернулась к стойке, поморщилась, смирилась с шумом, забыла о нем.
— Ах, если бы вы знали, как желаешь им счастья! Будто это и вправду возможно… Может, было бы даже лучше, если бы нас с ними разлучали время от времени. Никак не могу привыкнуть к этому ребенку.
— У вас красивый дом в конце Морского бульвара. И большой, огороженный решеткой парк.
Она глянула на него растерянно, словно пришла в себя.
— Нет-нет, не подумайте, эти уроки музыки, они доставляют мне большое удовольствие, — твердо заметила она.
Застигнутый сумерками, снова вернулся мальчик. Остался в кафе, озираясь вокруг, разглядывая посетителей. Мужчина сделал Анне Дэбаред знак, чтобы она посмотрела на улицу. Улыбнулся ей.
— Гляньте-ка, — сказал он, — дни становятся все длиннее и длиннее…
Анна Дэбаред посмотрела, потом медленно, тщательно поправила на себе пальто.
— Вы работаете здесь, в городе, мсье?
— Да, здесь, в этом городе. Если бы вы заглянули сюда еще раз, я бы постарался расспросить вас поподробней и смог бы тогда рассказать вам что-нибудь еще.
Она опустила глаза, вспомнила и побледнела.
— Рот в крови, — проговорила она, — а он все целовал, целовал… — Потом продолжила: — Все, что вы говорили, это просто ваши догадки, ведь так?
— А я вам ничего и не говорил.
Заходящее солнце опустилось теперь так низко, что добралось до лица мужчины. Фигуру его — он стоял, легко опершись о стойку, — уже и раньше освещали последние лучи.
— Но когда видишь его перед глазами, просто невозможно думать иначе, это кажется почти неизбежным, разве нет?
— Я ничего не говорил, — повторил мужчина. — Но думаю, он выстрелил ей прямо в сердце, потому что она сама попросила его об этом.
Анна Дэбаред тяжело вздохнула. Стон — тихий, жалобный, почти непристойный — вырвался из уст этой женщины.
— Как странно, — проговорила она, — мне совсем не хочется возвращаться домой.
Он резко схватил свой бокал, залпом осушил его до самого дна, не ответил, отведя от нее взгляд.
— Должно быть, я просто слишком много выпила, — продолжала она, — вот видите, к чему это приводит.
— Само собой, — согласился мужчина, — все дело только в этом.
Кафе почти опустело. Новые посетители появлялись все реже и реже. Перемывая бокалы, хозяйка не сводила с мужчины и женщины взгляда, явно заинтригованная тем, почему это они так припозднились. Мальчик, подойдя к двери, смотрел на набережную теперь в полном молчании. Стоя перед мужчиной, спиной к двери, Анна Дэбаред еще долго не произносила ни слова. А он — он, казалось, и вовсе забыл о ее существовании.
— Понимаете, я просто не могла не зайти сюда снова, — промолвила она наконец, — вот и все.
— И я вернулся по той же самой причине.
— Ее часто видят в городе, — проговорила хозяйка, — вместе с сынишкой. А когда хорошая погода, так вообще каждый день.
— Это из-за уроков музыки?
— По пятницам, раз в неделю. Как раз вчера. Ей это вроде развлечения, лишний повод вырваться из дому, вот какая история.
Мужчина поигрывает в кармане монетами. Глаза прикованы к набережной. Хозяйка отстает, оставляет его в покое.
От мола и до самого конца города, прямой, безукоризненный, расстилается Морской бульвар.
— А ну-ка, подними голову, — попросила Анна Дэбаред, — и посмотри на меня.
Ребенок подчинился, он привык к ее повадкам.
— Дело в том, что порой мне кажется, будто я тебя просто выдумала, будто все это неправда, понимаешь?..
Мальчик поднял голову и зевнул ей прямо в лицо. В широко разинутый рот пробрались последние лучи заходящего солнца. Изумление, с каким глядела Анна Дэбаред на своего малыша с самого первого его дня, ничуть не уменьшилось. Но, похоже, в тот вечер она и сама почувствовала, будто это изумление заявило о себе с какой-то новой силой.