Модификаты
Шрифт:
— Выходит, мне взглянуть на этот праздник не светит? — Вот и когда это я приобрела способность хитрить и говорить обиняками?
Неожиданно Рисве схватил меня за руку и стремительно повел в сторону, не обращая внимания на озадаченные взгляды Арни и дока нам в спины.
— Ты хочешь лишь взглянуть, моя Софи, или принять участие? — взволнованно спросил мужчина, когда мы оказались достаточно далеко от лишних ушей.
— Конечно посмотреть, — Он вздохнул, как будто одновременно испытал облегчение и разочарование. — Есть какие-то запреты?
— Не в том дело, — Рисве сначала замялся, а потом снова заулыбался, и уголки моих губ тоже поползли в стороны, словно это уже был какой-то рефлекс. — Дело в том, что пещеры Схождения принято посещать лишь свободным мужчинам, а я себя таковым больше не считаю.
— То есть со мной ты пойти не можешь? — настроение резко стало портиться.
— Ну уж нет, Софи. Нет никакого шанса, что я отпущу тебя там от себя хоть на шаг.
— Существует какая-то опасность?
— Нет. Кроме
— Значит, нам следует отказаться от присутствия на празднике, потому что это может спровоцировать твою агрессию?
— Со своими порывами я надеюсь совладать. Но существует еще кое-что… — Крошечные озорные огоньки заплясали в его глазах, завораживая меня.
— М?
— Пока я выгляжу как свободный мужчина, некоторые гостьи станут проявлять ко мне интерес определенного характера.
Я абсолютно непроизвольно скользнула взглядом по обнаженному торсу Рисве, чувствуя нарастающее раздражение. Еще бы. Эти самые гостьи должны быть слепыми, как кроты, или начисто лишенными вкуса и мозгов, если не пожелают вцепиться в этот великолепный образчик мужественности. Несмотря на достаточную привлекательность других особей мужского пола, которых я тут успела повидать, с моим Глыбой им было не сравниться. Так, приехали. "Моим Глыбой".
— А моего нахождения рядом с тобой там будет недостаточно, чтобы их отвадить? — тщательно маскируя недовольство, проворчала я. И да, даже не потрудилась уточнить, желал ли он этого постороннего женского внимания.
— Только если ты снизойдешь до моего преображения, Софи, — Рисве почесал пальцами свою густую бороду, а потом дернул за одну из спутанных черных прядей на голове. — Тогда для всех я буду твоим… хотя бы на время этого праздника.
— И как часто ты становился чьим-то? — Ох, это вырвалось само собой, и я поспешила тут же исправиться: — Прости, я не хотела о таком спрашивать… то есть хотела… но не так нахаль…
— Никогда, — оборвал меня Рисве, глядя в глаза пристально и пытливо.
— Никогда? — Похоже, мой разум застопорился, и на секунды я превратилась в безмолвно пялящуюся идиотку, изучавшую его черты и линии тела снова и снова. Как такое возможно? Куда смотрели эти их женщины? Он же такой…
— Никогда, — повторил он, без тени смущения или оттенка скрытого сожаления в тоне. Он этим гордился. Именно так. И дело тут было не в отказе женщин его выбирать. Абсолютно точно нет.
Мысли совершили странный кульбит, отправляя меня в воспоминания о том моменте, как сама однажды призналась мужчине в своей неискушенности. Мои очередные летние каникулы с родителями в Амазонии. Я себе казалась уже более чем готовой распрощаться с невинностью в физическом плане, тем более морально давно была прекрасно осведомлена о ходе самого процесса и возможных ощущениях. Когда ты растешь в семье ученых, физиологическая сторона любого процесса открыта тебе и лишена любого налета романтичности или загадочности. К тому же мне тогда примерещилось, что я всерьез влюбилась в ассистента мамы, Влада Ковалева, и я отчаянно с ним флиртовала, изображая из себя знающую девушку с опытом. И однажды мы таки очутились наедине в крошечном номере занюханной местной гостиницы. Но, едва узнав о наличии моей "Д"-карты, Влад мгновенно утратил ко мне интерес, став серьезнее некуда, и даже озаботился прочитать мне лекцию, что на подобный шаг нужно решаться с кем-то значимым, сколько-нибудь важным, а не таким, как он — парнем, искавшим сиюминутного удовольствия, удачного шанса только перепихнуться и пойти дальше. Как же это давно было и так далеко отсюда, что представлялось теперь и вовсе фантазией, никогда не существовавшей. Однако внезапный стыд и обиду, желание выскочить из собственной кожи, я и сейчас вспомнила очень даже отчетливо. Мне еще долго думалось, что отсутствие интимного опыта в том возрасте, когда мои сверстники были достаточно искушены, делало меня какой-то неполноценной. Глупость несусветная, и вскоре я с этим справилась, но что было, то было. То ли дело Рисве. Он и близко не был похож на неудачника, застрявшего в великовозрастных девственниках, потому что никто не счел его достойным, привлекательным, не обладал достаточной степенью решительности или чрезмерной застенчивостью. Все как раз наоборот. И он не сообщил мне об этом, заглядывая в глаза жалко или алчно, в надежде исправить сие упущение без разницы с кем. Мужчина смотрел прямо, открыто, как будто протягивал мне некий чрезвычайно важный и значимый дар в раскрытых ладонях, тот, что просто не пожелал прежде отдать никому, потому что уверен — предназначен он только мне. Ведь Рисве почему-то был уверен, что я его анаад. Единственная для всего. Он не испытывал неловкости от отсутствия опыта, нет. Для него все было естественно. Достойно. Лишь факт ожидания того, что он считал действительно значимым. В этом смысле мой инопланетянин, выходит, куда целостнее и глубже, чем я. Но ведь на Земле давным-давно перестали верить в единственную любовь в своей жизни, которая заслуживала терпения и ожидания, несмотря ни на что, если вообще когда-то верили, и гнались за удовольствиями, доступными здесь и сейчас.
Я стояла, моргала и прислушивалась, не вспыхнет ли внутри опять паника или хотя бы пробудятся здравомыслие и чувство ответственности, которые продиктуют мне расставить между нами все точки, как когда-то сделал со мной Влад Ковалев. Я ведь просто обязана взять и сказать, что ему стоит найти другого адресата для столь сокровенного дара. Ведь так? Женщину, которая будет бесконечно рада ему, не замороченную грузом внутренних травм и проблем, ту, что даже помышлять не станет о том, что им придется расстаться, и заставит его однажды сожалеть, что он растратил столь долго хранимую ценность своей души понапрасну. Не меня. Но… черт. Даже помыслить, чтобы оттолкнуть… отдать… Пусть не мой, пусть знаю его считанные часы, пусть между нами бездна расстояния во всех смыслах… но почему же так болезненно все ощущалось. Миллион мыслей и эмоций в секунду, сто тысяч возможных вариантов развития ситуации, но ни один из включающих его и другую не чувствовался правильным. Вот и приехали, София. А ты ведь и правда та еще лицемерка — Арни прав. Пять минут назад взывала к их ответственности и совестливости, а сама стоишь тут и сглатываешь слюну, облизывая глазами лицо и тело великолепного мужчины напротив, и точно какая-то первобытная самка предвкушаешь, с какой бы стороны лучше надкусить этот подарок, не познавший чужих прикосновений. Откуда во мне, человеке рассудочном и цивилизованном, эта примитивная потребность присвоить? Как меня, чье сознание в принципе не признавало допустимости какого-то собственничества одного человека относительно другого, могла так, до темной горячей сладости, вскипающей глубоко внутри, заводить перспектива обладать кем-то? Взять то, что не было отдано еще никому другому, оставить там свои несмываемые, вечные следы?
— Софи? — окликнул меня Рисве, все это время внимательно наблюдавший за выражением моего лица. — Я оттолкнул тебя этим признанием? Считаешь, я не представляю, как позаботиться о потребностях женщины?
О, пожалуйста, будь таким. Да опомнись ты, София. Как чертов разговор о присутствии на празднике свернул на такую скользкую дорожку?
— Так, давай мы не станем сейчас развивать эту щекотливую тему, Рисве, — зачастила я, надеясь, что мои щеки не загорелись, а если так и есть, то мужчина сочтет это реакцией на агрессию их светила. — Ты мне просто расскажешь, что надо сделать, чтобы оградить тебя от нежелательных поползновений на празднике.
И вот снова я это сделала. Даже не удосужилась уточнить, не против ли он знаков внимания от других, если сама уверена, что с моей стороны будет неправильно сближаться с Рисве настолько. Как это называется? Собака на сене? Ни себе, ни людям? На самом деле, это не имело никакого значения в этот момент, просто оттого, что мое предложение явилось поводом для его новой пронзительной улыбки. Такой, что у меня вдруг внутри возник упругий пушистый комок нежности, который хаотично скакал, щекоча и невыразимо приятно натягивая все мои нервные окончания. С точки зрения физиологии, абсолютно бессмысленное и смехотворное сравнение, но понимание этого ни в коей мере не отменяло реальности того, что я испытывала. Но Рисве быстро перестал улыбаться и озадаченно почесал затылок.
— Кажется, тут у нас некоторое затруднение, Софи, — пробормотал он, и вид у него стал каким-то отчаянным. — Ты должна избавить меня от этого, — он с досадой дернул себя за бороду, — и расчесать. Но у наших женщин принято инструменты для преображения своего мужчины передавать по наследству, а у тебя их нет.
— Помнится, как только мы переправились через реку, ты практически требовал у Вали гребень. Разве сейчас мы не можем пойти и попросить его и бритву у нее или еще у кого-то взаймы? — Поверить не могу, что я на полном серьезе включилась в поиск вариантов и даже нервничала из-за возможной неудачи ничуть не меньше Рисве. Вот уж правда, стоит отпустить себя в чем-то, и дальше все идет по нарастающей.
Мужчина стремительно густо покраснел и опустил глаза к земле.
— Ты помнишь… — вздохнул он сокрушенно. — Я тогда был еще немного не в себе, Софи. Дух-Оградитель слишком довлел надо мной, и в тот момент я готов был подтолкнуть тебя к установлению связи между нами, даже не собираясь объяснить, на что ты идешь. Вел себя больше как животное, ведомое одними инстинктами, и теперь мне стыдно.
Вот здесь бы самое время притормозить и задаться вопросом, не стоило ли испугаться того, что он готов был пойти против всех обычаев и правил, дабы получить желаемое. Насколько это делало его похожим на Тюссана? А вот ни насколько. И дело не в том, что для капитана я сама по себе не была важна, являясь лишь инструментом для достижения цели, излюбленной мишенью для издевательств, некоей задачей, требовавшей хитроумного, а потом и силового решения, а Рисве лишь намеками, взглядами, короткими, необыкновенно емкими фразами за столь мизерный срок позволил почувствовать себя главной ценностью для него. В мужчине, стоявшем передо мной, не было ничего притворного, искусно спрятанного, расчетливого — того, что держало меня в постоянном напряжении рядом с Рожером, заставляя гадать, что же скрывается за фасадом идеальности. Он был словно его полная противоположность, позитив против негатива, действительно нуждался быть видимым во всех подробностях, прозрачным передо мной до малейших уголков души там, где Тюссан стремился быть скрытым, как ядовитая змея в засаде. И вообще. Отныне и впредь я отказываюсь сравнивать их. Просто потому что ублюдок капитан не достоин быть поставленным в один ряд ни с одним, хоть сколько-нибудь достойным человеком.