Модификаты

Чередий Галина Валентиновна

— Почему мы должны верить тебе? — орали мне из толпы. — Ты уничтожила Компенсаторы. Твои родители — сволочи, из-за которых озверели Модификаты. Они вообще их создали. У нас нет большей части команды, как нам лететь? Если бы ты была достойной землянкой, то рассказала бы нам, как заставить аборигенов подвинуться и дать нам жить тут. Вы с Питерсом жили среди них и должны знать их слабые места.

— Да провалитесь со своей верой, кому она нужна, недоумки, — Часть меня понимала, что вести себя так — недостойно, и понимания, оскорбляя и бесясь, не достигнуть, но неистовая боль от пустоты в груди рождала такую же свирепость. — С Компенсаторами Тюссан превратил бы вас в гребаных зомби и марионеток, хотя, глядя на вас, я думаю, что он и без них справился. Хотите знать о слабостях местных, тех самых местных, что всего пару суток назад пришли и спасли от участи быть униженными рабами и племенным скотом ваши жалкие задницы, а вы им, естественно, за это бесконечно благодарны? Так вот: у них нет никаких слабостей.

Ни одной. Но у них есть Духи, в существование которых вы можете не верить хоть сто раз, но если мы не уберемся с планеты в положенный срок — сдохнем. Так понятно?

Спрыгнув с куска бетона, я зашагала прочь и не остановилась до тех пор, пока не очутилась в лесу, где упала в траву лицом и зашлась в яростном крике, колотя землю кулаками и заливаясь горькими злыми слезами.

Спустя пару часов меня нашел Джеремая, молча поднял, умыл и напоил из принесенной с собой бутылки.

— Ваш мужчина ушел насовсем? — спросил он, когда я немного успокоилась.

— Да, — сухо ответила ему, чувствуя, как невольно кривится лицо в пренебрежительной гримасе. — Потому что я эгоистичная дура с манией героини, а такая ему ни к чему.

— Не говорите ерунды, София, — предложил он мне снова бутылку. — Я хоть и не слишком хорошо успел узнать Рисве, но не нужно быть великим чтецом по лицам, чтобы понять: для этого мужчины Вы были всем и он ни за что не оставил бы Вас по собственной воле. Я лишен поэтического дара, но сравнил бы его восприятие Вас с солнечным светом, без которого нет жизни. Для меня странны столь сильные чувства, возникшие практически одномоментно между существами настолько разными, но, если подумать, сколько чудесного и искреннего мы утратили с нашей рассудочностью, цивилизованностью, верой исключительно в доказанные наукой факты. Например, надежду на существование твоей единственной во всей Вселенной второй половины, которую стоит ждать хоть вечность и, встретив, принимать без единой тени сомнения.

— Ну что же, я настоящая дочь своей цивилизации, — недобро усмехнулась, глядя в небо Реомы. — Я встретила-таки своего единственного, получила шанс на истинное счастье и променяла его на сиюминутное геройство, не сумев договориться со своей чертовой совестью. И Вы правы, док, Рисве не ушел бы сам. Это я просила Духов стереть меня из памяти его и всех хротра. Такая дура-дура-дура. Да лучше бы я попросила вырвать из своего мозга все воспоминания о Земле, "Ковчеге" и Тюссане. Жила бы себе дальше с любимым в блаженном неведении ни о чем.

— Да, София, может, так и лучше, не мне судить, но то, как поступили Вы — правильно. И для меня Вы теперь навечно пример того, какими следует быть всем нам.

— Правильными и бесконечно несчастными? — фыркнула я раздраженно.

— Настоящими людьми, как бы пафосно это ни прозвучало.

Этап жалкого торга с судьбой начался для меня спустя еще неделю, когда стали переправлять первые партии землян челноками обратно на "Ковчег". Перед этим случился еще один отвратительный момент, когда женщины, насильно оплодотворенные Модификатами, собрались и потребовали у Джеремаи прервать их беременности, невзирая на сроки. Не все, но процентов восемьдесят желали этого и подходили с подобными просьбами к Питерсу поодиночке и до этого. По моему настоянию он упорно отказывал им, хоть в тюссановском "пентагоне" и уцелел медкабинет. Я была просто уверена, что местные Духи сочтут массовые аборты буквально плевком им в лицо после проявленной терпимости, и последствий нам не избежать. Поэтому было принято решение переправить всех наседавших на него скандалисток в головной модуль "Ковчега" и там уже приступить к операциям. А это значило, что теперь я оказалась совершенно одна, даже без дока, который делал мое перманентное состояние потери хоть немного терпимее. Конечно, я могла тоже полететь с ним, но никак не находила в себе сил решиться покинуть Реому, пусть для меня тут уже не осталось ничего. В первую же ночь после отлета дока на орбиту, я выскользнула за раздолбанный периметр и, отойдя подальше в лес, стала просить. Сначала про себя, потом потихоньку вслух. О снисхождении, о великой милости, о щедрейшем чуде, да плевать на все и на всех, о шансе передумать, переиграть все назад. Клянчила, предлагала безмолвным небесам торг, готовая заплатить любую цену, наступить на горло всем принципам и никчемной совести, лишь бы вернуть моего Рисве, лишь бы унять ту невыносимую боль, что истязала меня каждую секунду без него. Я кричала, просила забрать всех этих проклятых спасенных в обмен на него одного, выдыхалась несколько часов спустя, плелась назад, весь день снова помогала в сборах и переправке, а следующей ночью повторяла все заново.

Но вместо ответа на мои жалкие трусливые мольбы и предательство всего, за что так дорого было заплачено, вместо хоть крошечного послабления, позволения увидеть моего Глыбу по крайней мере во сне, на четвертое утро в проломе развороченного бетонного ограждения появился Арни, ошалело озиравшийся по сторонам, будто абсолютно не понимающий, как сюда попал.

— Я просто шел к озеру… — растерянно забормотал он, объясняя. — Что тут случилось? Много погибших?

Я была не в силах ему отвечать, он ведь отказался знать, когда мы шли сюда, так с какой стати теперь. Внезапно

от самой поверхности до глубин сознания разлилось густо-черное понимание, что все, вот он окончательный вердикт, и он гласит: "Никогда больше". Не коснусь, не обласкаю взглядом, не почувствую безоговорочной безопасности, не вдохну аромат кожи, не усну на широкой груди, вслушиваясь в ритм истинно любящего сердца, не приму тяжесть огромного гибкого тела поверх моего, не задохнусь от понимания, вот оно мое, ни сомнений, ни повторений, не раскрою безбрежно всю себя, чтобы принять без остатка, до сладкой боли, не… не… не… миллион "не" против будущих одиноких бессмысленных дней и ночей. И они все множились с появлением на нашем "пороге" новых выживших беглецов из тюссановского чудного Эдема. Те, кто спускался тогда на челноке со мной, и еще десятки счастливчиков, ускользнувших из застенков уже на Реоме и сумевших выжить, причем без особых проблем на "дикой и чуждой" планете. Кто мешал всем и каждому, кого мы нашли запертыми здесь, поступить так же? Сбежать, наплевать, что в неизвестность и рискуя жизнью, но обрести шанс на нелегкое, но достойное существование. Но нет же, большинство пассажиров оказались трусливыми и инфантильными существами, предпочитавшими знакомые, пусть и унизительные условия решительным действиям и неведомому. И вот эта "золотая молодежь" должна была, по задумкам земных организаторов экспедиции, стать основой нашей цивилизации неофитов? Последними к забору на бывшую базу очередным утром вышли Вайолет, уже вполне сносно державшаяся на ногах, и ее спутник, имени которого я так и не узнала. Для меня их появление стало словно горящее огнем объявление: "Вам пора убираться ко всем чертям" Но вместо принятия неизбежности своей судьбы это вызвало у меня возврат в первую фазу — отрицание. Никуда я отсюда не улечу. Пусть все отбывают, теперь уже в безопасности, а я остаюсь. Плевать на нарушение данного Духам слова, хотят убить — пусть убивают, все равно мне не жить больше без Рисве, без хротра, без Реомы. Земля, может, и мой дом, родное гнездо, но все мы рождаемся, чтобы однажды покинуть его в поисках своей дороги и личного пристанища. Я не знаю, куда идти, даже близко не представляю, где Сокровенная земля народа, не могу быть уверенной, что меня не сожрут хищники через пару дней пути, и тем более, позволят ли прожить даже эти два дня обманутые Духи, но на шаттл я не поднимусь.

В ожидании спуска с "Ковчега" челнока, что должен забрать меня со Штерном и последних оставшихся, я отправилась в основной корпус и нашла там склад обмундирования и амуниции безопасников. Скаф-плека, в которой нам с Арни пришлось тогда бежать, не шла ни в какое сравнение с плотной и прочной формой, и я подобрала себе пару комплектов, хотя рукава и штанины пришлось закатать, ведь почти вся охрана и силовики были Модификатами и роста немалого соответственно. Выбрав объемный рюкзак, я загрузила его пищевыми энергетическими батончиками, набором самых простых перевязочных материалов и медикаментов, прихватила пару фляг, приторочила к нижним креплениям одноместную палатку. Постояв напротив стеллажа с оружием, я выбрала только парализатор. Ничего способного убить или искалечить я не возьму отсюда принципиально, пусть потом и пожалею.

— София, ты что удумала? — в дверях показался Штерн. — Ты же не собираешься… Черт возьми, все же собираешься.

Не обращая на него внимания, я огляделась в помещении, задаваясь вопросом, чтобы еще мне могло бы пригодиться, если уж настолько посчастливится, Духи не прихлопнут меня в начале пути и придется вести долгое одиночное существование в поисках хоть кого-то, кто сможет указать мне, как найти хротра.

К сожалению, исследование бортовых компьютеров двух уцелевших после тотального разгрома челноков выявило, что ни один из них не был тем, что забирал меня, Питерса и братьев, либо же эту информация зачем-то удалили. В любом случае меня не остановит то, что я не знаю, куда направиться, гораздо важнее, куда я намерена и желаю всем сердцем прийти в итоге.

— Софи, ты хоть понимаешь, что это сумасшествие чистой воды, — повысил голос Арни и подступил ближе. — Ты не в себе, если решилась на подобное.

— А ты тоже был не в себе, когда решил остаться у хротра и забить на все и всех? — уточнила я и, придя к выводу, что ничего мне больше не нужно, стала затягивать рюкзак.

— При чем здесь это? — поджал он губы обиженно. — Я просто не хотел участвовать в конфликте, когда свои будут убивать своих же. Я надеялся, что ты поймешь.

— Этот самый конфликт начался уже давно и перерос в непрерывную трагедию, которой следовало положить конец, — без эмоций возразила я. — Как нарыв, что нужно вскрыть и вычистить, или же начнется гангрена.

— Некоторые нарывы прорывают и очищаются сами собой, — огрызнулся лингвист.

— Не в этом случае, и не говори, что ты не понимал все четко.

— Ладно, пускай я трус и малодушное ничтожество, но сейчас речь не обо мне. Ты в самом деле готова отказать от шанса вернуться домой, к цивилизации, к нормальной жизни и все ради чего? Чтобы продолжать спать с дикарем?

— А ты не только малодушное ничтожество, но еще и лицемерное. Ты принял защиту этих самых дикарей, жил среди них, ел их пищу и следовал обычаям и, между прочим, в числе первых бежал в пещеры во время праздника, — У меня и злости-то к бывшему почти другу не возникло, только презрение.