Модус вивенди
Шрифт:
— Прости, — тихо выдохнула, судорожно глотая слёзы. — Я ужасно запуталась. Чувствую себя грязной, гадкой, лицемерной…
— Ну, справедливости ради стоит отметить, помыться нам в самом деле не мешает, — насмешливо фыркнул он. Как мне показалось, с облегчением. — Очень хорошая идея, пойдём, — добавил мужчина, подхватывая меня на руки и унося в сторону ванной.
— Игорь, я не об этом, а… — раздражённо начала я, но мужчина меня крайне ехидно перебил.
— Спасибо, я догадался.
Он аккуратно поставил меня в ванну, пустил воду, сам забрался следом. И, странно, эта его спокойная размеренная методичность успокаивала, даже убаюкивала.
— Иди сюда, грязная женщина, буду тебя отмывать, — ворчливо позвал он, утягивая меня за собой и уже почти привычно устраивая в своих объятьях.
— Дурак, — упрямо пробормотала я, хотя сама с трудом удержалась от улыбки.
— Она себе всякой х… ерунды понапридумывала, а дурак, конечно, я, — хмыкнул он. — Ты можешь мне объяснить, где ты всего этого набралась? Я с Чаловым, конечно, не пил и не братался, общался исключительно по службе, но впечатления упёртого моралиста и клинического ретрограда он не производил, нормальный мужик, с юмором. Может, конечно, он дома отрывался…
— Игорь! — возмущённо воскликнула я, тут же забыв о всех своих бедах и проблемах, и отстранилась, чтобы взглянуть ему в лицо. — Как ты можешь о нём так говорить? Он был прекрасным человеком, и он, кстати, совсем не пил!
— Пф-ф! — с таким ехидным скепсисом фыркнул Одержимый, что мне опять захотелось его стукнуть. — Она мне будет рассказывать, конечно, про принципиальную трезвость офицеров. Значит, либо мать, либо сама набралась, и я больше склоняюсь ко второму варианту, ты вообще женщина самостоятельная. Хотя нет, ещё один вариант есть, но я очень надеюсь, что это не так.
— Какой вариант? И о чём ты вообще? Чего я набралась и что ты называешь ерундой?
Он пожал плечами, неопределённо повёл рукой, потом махнул и всё-таки ответил.
— Сложно сформулировать. Я сначала вообще думал, что ты девственница, и полагал, что твоя стыдливость — это следствие неопытности, а теперь уже здорово в этом сомневаюсь. От неопытности не рыдают трагически и голову пеплом не посыпают. Чёрт, я вообще не ожидал, что ты можешь вот так на ровном месте разреветься!
— Это очень плохо? — смущённо уточнила я.
— Да я бы не сказал, просто неожиданно. Ты производишь впечатление очень сильной и решительной женщины, полностью себя контролирующей. Но, с другой стороны, это прекрасно сочетается с твоей чувственностью и вполне её объясняет.
— Я в детстве была ужасной плаксой, — неуверенно призналась я. Вот так, в его объятьях, уткнувшись носом в его шею, ощущая его тепло, поддержку и неожиданное понимание, — или, по крайней мере, желание понять, — я почувствовала себя гораздо спокойней. Все проблемы вдруг показались… не надуманными, но вполне решаемыми. И, самое главное, почему-то не стыдно было признаться ему в своих слабостях. — Мама говорила, для женщины это нестрашно, главное только — не позволять себе подобного на людях. Она сама была очень чувствительной. А потом она умерла, и я начала учиться терпеть не только при чужих, но и наедине с собой. Думала, что научилась.
— Ладно, со слезами разобрались, теперь давай с причиной. Что это была за чушь про гадости и лицемерие?
— Это нечестно, — вместо ответа проговорила я. — Ты вынуждаешь меня на откровенность, а сам молчишь.
— А кто говорил про честность? — насмешливо хмыкнул он. — Пока я пытаюсь решить остро вставший вопрос. Во-первых, чужие проблемы всегда решать проще, а, во-вторых, мои отклонения находятся под грифом «совершенно секретно». Ну так что?
— Мне кажется, я поступаю гадко по отношению к тебе, — глубоко вздохнула я. — Сначала надо убедиться в своих чувствах, и только потом ложиться в постель; а я совсем ни в чём не уверена, кроме того, что мне нравится с тобой… — я запнулась, опять глубоко вздохнула, пытаясь найти слова. — Я никогда ничего подобного не чувствовала, я совершенно обо всём забываю рядом с тобой, и это ужасно неправильно, когда желания тела столько значат. А про лицемерие дело в другом. Мне очень льстит твоё отношение, твоё желание, я никогда не думала, что могу вызвать в мужчине подобные чувства. Думала, что холодная и безразличная, и твои чувства манят необычностью и новизной. И мне кажется, я обманываю тебя, потому что не могу ответить тем же.
— Кхм. А теперь сложи первую часть сказанного и вторую, и включи уже свою рассудительность, — усмехнулся он. — Поймёшь, что они исключают друг друга. С одной стороны, ты холодная, а с другой — получаешь столько удовольствия, что тебе это кажется неприличным. Хм. Приятно слышать, — после короткой паузы со смешком добавил он.
— Приятно слышать что? — растерянно уточнила я.
— Как — что? Что от удовольствия, которое доставляю тебе я, ты забываешь обо всём.
— Игорь, я не об этом, — опять смущённо вспыхнула я.
— А я об этом. С чего ты взяла вообще, что ты какая-то не такая, что мужчина не может тебя по-настоящему желать? Ты такая искренняя, что я с трудом себя контролирую, — тон мужчины стал мягким и вкрадчивым, искушающим, а руки начали неторопливо ласкать моё тело. — А уж наблюдать, как ты изгибаешься, кусая губы, в тот момент, когда…
— Игорь! — выдохнула я.
— Вот про что я и говорю, — тихо засмеялся он. — Извини, увлёкся. Но ты так и не ответила; сама догадалась, или подсказал кто? Про приличия, я так подозреваю, из той же кучи.
— Сама. А потом мне… подтвердили это подозрение.
— Убью, — ровно, без надрыва; не пригрозил — проинформировал.
— Кого? — машинально уточнила я, хотя смутное предположение успело появиться.
— Того, кто помог тебе укрепиться в этом мнении. Сначала поблагодарю за то, что такой идиот, и что благодаря ему ты дождалась меня, а потом сверну шею за то, что забил тебе голову такой… дурью, — на последнем слове он споткнулся; явно хотел употребить оборот покрепче, но сдержался.
— Не смей! — всполошилась я. Мысли, что он просто грозится, да и где бы ему узнать подробности моей личной жизни, в голове даже не возникли. Одержимый говорил так уверенно и спокойно, что… в общем, сразу вспоминалось, что он никогда не врёт, отличается завидным упорством и держит свои обещания. — Игорь, я тебе серьёзно говорю, даже думать не смей, это совсем того не стоит, за какие-то мелочи… Я тебе больше ничего рассказывать не буду, если ты будешь так реагировать!
— Во-первых, я бы тебе объяснил, почему это совсем не мелочи, но не хочется сейчас поднимать эту тему. Во-вторых, это не обсуждается, это вопрос чести, даже если ты прямо сейчас выгонишь меня пинками с наказом больше никогда не появляться на твоём пороге. Убивают и за гораздо меньшие оскорбления. Ты мне, помнится, при первом знакомстве тоже дуэлью грозила, тогда откуда этот неуместный гуманизм? Осторожно, а то я решу, что ты его до сих пор любишь, — он явно попытался шуткой и усмешкой смягчить слишком резкие слова. Получилось плохо.